Питер Фехервари - Темный Клубок (ЛП)

— С заключенным возникали проблемы? — спросил его Ганиил. Юноша покачал головой, не в силах произнести хоть слово.

«Он боится меня? — задумался дознаватель. — Или серого великана, стоящего рядом со мной?»

— Ксенос заперт надежно, — произнес космодесантник. — К счастью, Крули оборудовали свой транспорт внушительными средствами сдерживания. Можно сказать, прозорливо заглянули в будущее.

Нотка юмора, мелькнувшая в этом замогильном голосе, только прибавила ему бесчеловечности. В тот миг Мордайн осознал, что по-настоящему ненавидит это древнее создание.

— Тогда можешь оставить нас, — коротко произнес дознаватель.

Он ожидал каких-либо возражений, но Калавера просто наклонил голову и зашагал прочь. На мгновение завыл ветер, громко лязгнул металл, и космодесантник покинул вагон.

«Калавера хочет, чтобы я провел допрос, — осознал Ганиил. — Он всё время этого хотел».

Мордайн взглянул на юного ивуджийца, желая в последний момент ощутить связь с другим человеческим существом.

— Как тебя зовут, парень? — поинтересовался он.

— Мифунэ, сэр, — охранник не встречался с ним взглядом.

«Всё-таки он боится меня , — понял дознаватель. — Ганиила Мордайна, грозного инквизитора!»

Как ни странно, ужас юноши придал беглецу смелости.

— Проследи, чтобы меня не беспокоили, рядовой Мифунэ.

Мордайн отпер дверь камеры.

Упрямый рычаг подался с сердитым визгом и Хизоба ввалился в следующий вагон. Плотно закрыв за собой дверь, сержант услышал, как кто-то, словно отзываясь на стук, пробарабанил по крыше над ним. Тьерри затаил дыхание, и, прижимаясь спиной к косяку, попытался разобрать что-нибудь за приглушенным завыванием ветра.

— Я не позволю неупокоенным духам этой машины устрашить меня, — проговорил ивуджиец, бросая вызов мраку. Возможно, это было безумием, но иногда людям требовалось услышать человеческий голос, пусть даже их собственный. — Здесь нет ничего, что не смогла бы изгнать вера. На самом деле, здесь вообще ничего нет!

Устыдившись, что почти поддался ужасу, Тьерри двинулся дальше и оказался в узком проходе. Тот вел по лабиринту из запертых хранилищ, на дверях которых серебрились короны, символы Крулей. Аристократы разместили грузовой вагон впереди казарменного, ценя свое имущество превыше солдат. Олигархи не стали бы путешествовать без армии громил за спиной, но при этом не желали, чтобы наемники попадались им на глаза. К несчастью, из-за этого братья Хизобы вынуждены были расположиться в самом конце состава. Сержант не понимал, отчего ему так сильно это не нравится, но…

Сзади донесся металлический стон. Тьерри резко развернулся, выхватывая пистолет. Торцевая дверь, через которую он вошел, была распахнута, и внутрь лениво сыпался снег, закручиваясь спиралями. Хизоба пригнулся, наводя оружие на входной проем и глядя, как люк покачивается на ветру, будто манящая рука. Ивуджиец ждал, и волосы у него на загривке вставали дыбом от этого бесконечного поскрипывания.

«Ничего. Ничего нет».

— Тьерри, тебе мерещатся призраки в тенях! — укорил себя сержант. Звук собственного голоса вновь стал для него вспышкой здравого смысла во тьме. Очевидно, он просто не закрыл чертову дверь как следует.

— Мужчина ты или мальчик? — продекламировал Хизоба. — Хищник или жертва?

Это была первая мантра Детских Войн, и она подстегнула Тьерри к действию. Убрав пистолет в кобуру, он прошагал обратно к выходу и потянулся к ручке двери.

— Клинок ты или кровь?

Ветер полоснул сержанта по руке и отсек ему кисть. Застыв в суеверном ужасе, ивуджиец воззрился на хлещущий кровью обрубок. А затем буря ворвалась в купе, и Хизоба увидел, что это и есть хищник.

Как и обещал Калавера, узник был надежно заперт. Тау неподвижно сидел на полу, его спина на несколько сантиметров отстояла от внешней стены камеры, лишенной окон и обитой мягким материалом. Широкая роба скрывала очертания тела чужака, но Мордайн видел, что он сложил ноги в «позе лотоса» невозможным для человеческой физиологии образом. Его кисти — всего по четыре пальца на каждой, считая большие — были сомкнуты на бедрах, закованные в тяжелые кандалы. Они соединялись цепью с кольцом в стене, так что заключенный не мог сдвинуться дальше, чем на полметра. Это решение отличалось грубой эффективностью, однако Ганиил всё ещё медлил. Перед ним ведь был один из самых опасных ксеносов, известных Империуму.

«И я стану тем, кто приведет его к Суду Императора, — подумал дознаватель. — Несомненно, этого хватит, чтобы очистить мое имя. Если только это действительно он…»

Мордайн задержался в дверном проеме, изучая чужака. Он заметно отличался от эфирного, пойманного наставником Ганиила столько лет назад. Если то создание обладало неземной грацией, это оказалось мускулистым и широкоплечим, с осанкой воина. Впрочем, самые резкие отличия были заметны в лице — длинное и изящное у эфирного, у пленника Калаверы оно выделялось квадратной челюстью и строгими чертами. Кобальтовый оттенок кожи затемнялся до угольно-черного возле вертикальной носовой щели. Начертанный с правой стороны стилизованный белый круг геометрически точно окаймлял глаз тау. Дознаватель понятия не имел, сколько лет ксеносу, но чувствовал, что заключенный пребывает в расцвете сил.

«Неужели это и вправду Бич Дамокла? Несомненно, он должен быть старше…»

А затем узник открыл глаза, и Мордайн уже не был так в этом уверен.

— Ты можешь войти, — сказал чужак.

Пригибаясь на смежной площадке, Уджурах налег на рычаг, который управлял последней из сцепок, удерживавших казарменный блок. Зашипели сервоприводы, и тяжелый костыль поднялся, отделив задний вагон от состава. Кукарекнув от удовольствия, Горькая Кровь сел на корточки и проследил, как снежная буря поглощает уменьшающуюся коробочку. Отсеченный вагон, возможно, будет двигаться вдоль рельса по инерции ещё несколько часов или даже дней, пока трение не погасит его импульс. Это была растрата хорошего мяса, но ничего не поделаешь. Формирователь призадумался, будут ли застрявшие в тундре плосколицые пожирать друг друга перед гибелью.

— Ты — инквизитор, — произнес чужак, разыгрывая дебют, который всегда предпочитал Эшер: превратить вопрос в утверждение и захватить инициативу.

«Начинает игру без промедлений».

— Я бы встал поприветствовать тебя, — продолжил узник, — но это неосуществимо.

Для пояснения он поднял оковы, пока Ганиил закрывал дверь камеры.

— Ты понимаешь, что они удерживают меня лишь потому, что я не пытаюсь освободиться.

Ксенос говорил на готике с терпеливой, почти выстраданной точностью, словно приспосабливая к нему свои мысли, удерживая их в рамках менее развитой речи — но в его тоне звучала неоспоримая властность. Это был сплав противоречий: голос, пылающий страстью, но и скованный холодным расчетом. Голос настоящего мастера.