Питер Фехервари - Темный Клубок (ЛП)

Узник сцепил скованные руки, будто в мольбе.

— Я знал, что, получив подкрепления, сокрушу бе’гел в течение одного сезона, поэтому запросил новый охотничий кадр, — костяшки чужака затрещали от напряжения. — Империя прислала ассасина.

— Они пытались убить тебя? — опешил дознаватель.

— Они пытались убить мой авторитет , — прошипел тау. — Они решили, что я стал высокомерным и своенравным, забыл о предписанном мне месте в Высшем Благе. Сам аун’Ши явился на Аркунашу, чтобы покарать меня, хотя тогда я слишком доверял ему, чтобы понять это. Он приказал мне покинуть планету, не дал победить в войне.

— А затем Империя вернулась и выиграла без тебя, — предположил Ганиил, начиная понимать. — Тебя обманули?

— Меня наказали ! — ксенос опустил руки, тяжело дыша и восстанавливая железный самоконтроль. — Ауны не могли смириться с возвышением иной касты. Они боялись, что я стану символом инакомыслия для воинов огня.

— А ты планировал это?

— Нет, — в голосе узника прозвучала неподдельная боль. — Я верил в аунов. Безраздельно . Каждая жертва, которую я требовал от своего кадра на Аркунаше, каждая капля крови, проглоченная красным песком, каждый предсмертный крик, унесенный красным ветром… Всё это было ради Высшего Блага.

«Вот суть его истории, — почувствовал Мордайн, ощутив неожиданный азарт. — Я покончу со спекуляциями и теориями. Империум узнает истину об этом отступнике из моих уст…»

— Но, несомненно, эфирные — ауны — должны были распознать твою верность, — рассудил дознаватель, перебрав немногие факты, известные Инквизиции. — После Дамокловой войны они возвысили тебя, сделали первым среди Клинков Огня…

— Они превратили меня в наделенного властью раба, — прошипел чужак, — в сговорчивого номинального вождя, чтобы ослепить и связать касту огня дешевой славой!

— Но ты был главнокомандующим военной машины тау.

— Моя власть заканчивалась там, где начиналась воля аунов! Я был марионеточным спасителем, каста воды въедливо изучала и фильтровала каждое мое слово и жест; мое прошлое было переписано, мое будущее решалось в комитетах!

Лицо заключенного исказилось, превратившись в абстракцию ярости.

— Но мне ещё повезло, гуэ’ла. Они заперли разум моего умирающего наставника в машину, они бросили мою теневую сестру и брата в стазис, чтобы навеки сохранить их умения для Высшего Блага, — он опустил голову, словно утомленный — или пристыженный — собственной вспышкой. — Все они повиновались без пререканий, даже Шасерра, самая неистовая из нас.

«Империум на протяжении тысячелетий требовал подобной жертвенности от своих слуг, — задумался Ганиил, — но этот ксенос-мясник взбешен такими действиями. Это делает его наивным или величественным?»

— Что стало поворотной точкой? — надавил дознаватель. — Какое событие отвратило тебя от Империи?

— Тау не так легко забывают о верности, — тихо ответил чужак. — Не было никаких «поворотных точек», только трещины, что множились и расширялись, пока не осталось ничего, кроме пустоты. Я принял судьбу товарищей, как принял собственную, но в моем сердце возникли вопросы .

Ксенос смотрел Мордайну прямо в глаза, тревожно проницательным взглядом.

— А из правильных вопросов рождается убийственная, неопровержимая истина.

« Убийственная, неопровержимая истина… »

Ганиил воззрился на узника. Его слова стали отголоском шепчущего хора падальщиков, что рыскали в воспоминаниях дознавателя.

— Истина предает, не так ли, Ганиил Мордайн? — произнес о’Шова.

«Да», — согласился беглец, не зная, почему.

— Пора, — объявил Калавера.

Мордайн выполз из койки и позавтракал жидкой размазней, приготовленной надзирателем, зная, что всё равно не насытится.

— Наши припасы погибли вместе с гвардейцами, — объяснил как-то раз космодесантник. — Ничего другого тебе предложить не могу.

Ганиил знал, что это ложь. Очередная манипуляция. Ублюдок хотел, чтобы он оставался полуголодным и управляемым, но достаточно крепким для продолжения игры.

«Но какие у неё правила? Как определяется победа и поражение?»

— Я верю, что это он, — равнодушно сказал дознаватель. — Верю, что это о’Шова.

— Из уверенности приходит ясность, а ясность рождает цель, — просветил его Калавера.

«Может, это и так, — нехотя согласился Мордайн. Пандемониум шепотков, поучающих Ганиила, определенно притих. Нет… нет, это было не совсем так. Они не столько притихли, сколько объединились , слившись в единый настойчивый голос, который был совершенно чужим и вместе с тем до боли знакомым.

— Твой узник ждет, дознаватель, — произнес великан.

Мордайн расхаживал по камере тау, пытаясь таким образом прогнать голод. Шел четвертый день дознания, и Ганиил уже наизусть выучил чертово помещение. Времени оставалось немного, нужно было поднимать ставки.

— Расскажи мне о Клинке Зари, о’Шова, — почти небрежно бросил он.

«Империум ничего не знает об этом примечательном мече, и всё же в нем воплощены наши темнейшие страхи по поводу ксеноса-отступника».

— Клинок Зари — действенное оружие, — ровно ответил пленник.

— Но меч — странный выбор для тау, разве не так?

— У бе’гел на Аркунаше я научился иному, — чужак резко скривил губы. Возможно, это была улыбка… или нечто совершенно иное. — Я убил их вожака в поединке, ударом клинка.

— Значит, ты принимаешь новые тактики… новые идеи… — логично предположил Мордайн. — И дары Губительных Сил, быть может?

— Я не дурак, гуэ’ла.

— Хаос способен превратить в дураков даже мудрейших людей, о’Шова.

— Я — тау, — с гордостью ответил собеседник. — Я заглядывал в бездну ваш’аун’ана , который вы называете «варпом», и противостоял его отравленным отродьям. Он не властен надо мной.

— И ты так уверен в этом, Монт’шасаар? — поддразнил дознаватель. Затем он кивнул, увидев гримасу на лице ксеноса и почувствовав краткое, благословенное мгновение превосходства. Как же восхитительно было хоть раз оказаться в роли победителя.

— Ты не знаешь, о чем говоришь, — ноздри узника по-прежнему трепетали от гнева.

— Возможно, ты неосторожен в выборе доверенных лиц, — произнес Ганиил. — Он назвал мне твое имя, понимаешь ли… он, Калавера.

Чужак испытующе посмотрел в лицо Мордайну, и тот отвернулся, бережно прижимая ложь к груди.

— Монт’шасаар… я знаю имя, но не его значение.

О’Шова не отвечал.

«Для него это такое же больное место, как и меч, — почувствовал дознаватель. — А то и больнее…»

— Почему ты так боишься этого имени, ксенос?

— Я ничего не боюсь, — холодно ответил заключенный, — но уже говорил тебе: для тау имя означает всё. Неверно назвать кого-то — тяжелейшее оскорбление.