Константин Волков - Из блокады [СИ]

- Ладно, парень, - похвалил Пасюк. - Вижу, ты осознал, и проникся.

Я потупился, мол, конечно, осознал и, конечно, проникся.

- Раз так, - барачник похлопал меня по плечу, - ты наш человек. Слушай первое задание Революционного комитета. Приказываю тебе привести в исполнение приговор... короче - повесь Белова!

Видно, Пасюк читал меня, как открытую книгу. Поросячьи глазки будто спрашивали: что же ты собираешься делать? А действительно, что? Отказаться, пожалуй, не выйдет: сам верой и правдой служить обещал - все слышали. Раз поклялся, надо служить. Только нельзя. Никак нельзя. Потому что люди увидят - Пасюков победил: окончательно, бесповоротно и навсегда. Значит, опять голову в петлю? Вот она, у носа покачивается, и капельки на ней снова набухли. Меня передёрнуло с ног до самой макушки. Нет, этот вариант больше не рассматривается!

Совсем я растерялся, а Пасюк за мной наблюдает. Что бы я ни выбрал, ему хорошо. Откажусь - верёвку на шею наденет, соглашусь - ошейник. Буду тявкать на коротком поводке, да помнить, какую гнусную цену за жизнь уплатил.

Кому-то из пасюков стало невтерпёж, послышался окрик:

- Давай, не тяни! Смелее!

И в самом деле: чего это я? В сущности Степан - тот ещё душегуб. Если кто и заслуживает петлю, это он и есть! И не скажешь, что совсем уж несправедливо. Он и сам это понимает. Правда, ко мне кум всегда относился хорошо, опекал, может, даже, по-своему любил. Только мне надо выжить - любой ценой, пусть самой подлой. Ради Посёлка, не для себя, ну, я же объяснял...

Подковылял я к Степану, а тот спокойно так глянул, словно тоже заинтересовался, как я буду из этой ситуации выпутываться. Я засуетился - поправил верёвку, чтобы узел оказался не под ухом, а сзади, воротничок зачем-то пригладил.

- Ты извини, Степан, - покаялся я, - как-то нехорошо получается. Ну, тебе же без разницы, кто тебя вздёрнет, а мне ещё жить.

Пасюковские прихвостни, те, кто расслышал эти слова, заухмылялись. Степан презрительно сощурился, а люди притихли, ждут.

- Прости, - чтобы как-то подбодрить Степана, я неуклюже потрепал его по плечу. Белов глянул на меня, как на мокрицу. Нет, как на мокрое место, оставшееся от попавшей под сапог мокрицы. Зачем так глядишь? Какая разница, кто сделает? Ты всё равно покойник, сам так учил, помнишь? Я постараюсь сделать быстро и не очень больно, хорошо? Опыт у меня небогатый, так что извини, как получится. Зато будет шанс расквитаться. За нас обоих потом расквитаюсь, понимаешь? Мне и так тяжело, поэтому не усложняй, Степан. Закрой глаза, не смотри. Прости... да, я бы сам не пожал руку человеку, совершившему такую подлость. Но выбора нет...

Я, лишь бы убежать от наполненного презрением взгляда, поспешно встал за спиной Степана. Затем я суетливо проделал множество ненужных вещей: зачем-то проверил наручники на запястьях приговорённого, одёрнул ему куртку, поправил задравшийся рукав.

- Хватит копаться, - недовольно сказал Пасюк. - Считаю до трёх, или ты его вешаешь, или встаёшь рядом с ним. Раз...

- Сапоги у него хорошие, - набравшись наглости, заявил я. - Мои твой полицай забрал, видишь, в чём хожу?

- Ладно, - презрительно скривился Пасюк, - Получишь свою награду. После заберёшь.

- Как же, заберёшь, - заныл я. - Твои же все вещи и потырят.

- Хватит! - сорвался на крик Пасюков. - Два...

- Носи, не стаптывай, - Степан аккуратно, чтобы не потерять равновесия, поддев носком одного сапога пятку другого, разулся. Теперь он топтался босыми ногами, на которых болтались полуразмотавшиеся портянки, в луже. Я быстро переобулся. На меня уставились пасюки; даже они меня презирают, а сами, что ли, лучше? Асланян отвернулся, граждане опустили глаза. А вы как думали? Жизнь у меня начинается тяжёлая. Продавщицы и кладовщицы теперь вряд ли будут мне улыбаться, разве что из жалости, а вещи мёртвым ни к чему, вещами должны пользоваться живые.

Я поставил свою стоптанную обувь рядом со Степаном.

- Обуйся, замёрзнешь.

- Потерплю...

- Три, - сказал Пасюков.

Надо решаться, а не могу. Зябко, я съёжился и сунул руки в карманы. Ладно, всё равно когда-то придётся... что-то полиционеры разнервничались. Чего вы? Не видите, я ваш. Со всеми потрохами ваш.

- Не сердись, - я потянул верёвку. Степан привстал на носочки, вместо дыхания из горла вырвался хрип, голова задёргалась. Надо бы решиться, закончить одним рывком, да не могу я так. Всё внимание охраны привлечено к Степану. Чего им бояться, они вооружены, а я сломлен. Они видят, что я сломлен. Они расслабились. Зря!

Я решился...

Подфартило, я не поскользнулся на раскисшей от дождя земле. Второй раз повезло - Асланян топтался рядом с виселицей, и когда я метнулся к нему, ничего не успел предпринять. А самая большая удача - Степан, разуваясь, не выронил из сапога лезвие ножа, я умудрился незаметно зажать его в кулаке, а потом переложил в карман. Спустя несколько мгновений я прикрылся Асланяном, как щитом. Получилось быстро и, на удивление, ловко. Прижавшись к Артуру сзади, я, в попытке обездвижить, обхватил его одной рукой за туловище, а вторая рука с зажатым в ней лезвием под густой бородой отыскала беззащитное горло.

Асланян поначалу не сопротивлялся, но вскоре растерянность прошла, и он завертелся в моих объятиях. Ещё несколько секунд, и пасюки опомнились, но острый металл прижался к глотке нового хозяина. Артур замер и выкрикнул:

- Не стрелять, не стрелять!

Барачники уставились на Пасюкова - ситуация-то щекотливая, пусть начальник думает, ему виднее. Скажет - издырявят меня, только и Асланяну при этом достанется.

А мне терять нечего, чик, по горлышку, и всё! Лучше бы, конечно, порешить Пасюкова, но ты, Асланян, оказался ближе, тебе и отдуваться. Извини!

- Никто не дёргается! - завопил я, надеясь заглушить ором и страх, и неуверенность. - Порежу его! Клянусь, порежу! Ко мне не приближаться! Освободите Белова! Быстро, я сказал!

И - тишина. Барачники удивлённо таращатся, да соображают, как быть, потому что Пасюк ни словом, ни жестом не показал, чего от них ждёт. С одной стороны - руки чешутся пострелять, но если с Асланяном что-то случится, как начальник отреагирует? Может, и похвалит, а вдруг - наоборот?

- Никто не будет стрелять, я обещаю, - сказал Сашка. - Только не психуй, отпусти Артура.

Степан стоит, изредка переступая босыми ногами в грязи. Лицо его побагровело, глаза выпучились.

- Шевелитесь, или перережу ему глотку, - заорал я, а пальцы судорожно стиснули лезвие. Вот гадство, порезался! Ладно... другие, верно, думают, это я горло Асланяну проткнул, вон как хлынула кровища. Я надавил сильнее. Нервы у Артура вовсе не стальные. Как понял, что я шутить не собираюсь, завопил:

- Делайте, что велит!

- Ты, Олежка, успокойся, - заговорил Пасюков. - Побаловался, и хватит. Отпусти его, и мы всё обсудим... я обещаю.