Эдуард Пашнев Картошка

— Пусть, — махнул рукой Сашка. — Возьми гитару. Сыграй чего-нибудь.

Гитара висела над велосипедами на гвозде, вбитом в стойку. Сережа поднялся, снял ее и снова сел.

— Опять расстроенная?

— А как же, — согласился Сашка, — от сырости.

— Неправильно натягиваешь струны. Меня один музыкант учил: нужно натягивать и проверять в ритме сердца. Биологический метроном. Биологический ритм должен совпадать с музыкальным, — объяснял Сережа, настраивая гитару. — Это открыл один армянин.

— Тутельян?

— Почему Тутельян?

— Это я так, — махнул Сашка свободной рукой. — А я, между прочим, свое сердце не слышу. Даже когда руку приложу, не слышу. Как будто его нет. Чего рано закончили работу?

— Не закончили, — сказал Сережа, и звук натягиваемой струны сделался тоньше, напряженнее.

— А как же ты?

— Прогнали меня. Он думает, я завтра скажу ему что-нибудь иное.

— А что ты должен сказать?

— Что мне нравится убирать картошку.

— А тебе не нравится? — спросил Сашка.

— Меня заставляют — я работаю. Как умею. Почему я должен говорить, что мне нравится? Мне нравится с гитарой сидеть. Мне нравится, когда мне что-то нравится, и с тем, что это нравится, не справиться.

— Ну, ты впаял ему. Так и сказал?

— Это не я сказал. Это поэт сказал — Евтушенко.

Сережа настроил гитару и передал Сашке.

— Чего ты? — удивился тот.

— Не хочется. Настроения нет.

— А у меня всегда есть. Мне бы только зуб полечить. И научиться играть на гитаре.

Сашка принялся тренькать, Сережа сидел, играл педалью велосипеда. Крутил в одну сторону, в другую.

— И гоночные есть?

— Гоночный ты лучше не трогай, — сказал Сашка. — Это Тимохин. Голову оторвет. Если хочешь покататься, возьми вот тот, Нюркин. Она по суткам в горбольнице работает.

— А можно?

— Бери! Я сказал — бери. Я сторожу за прокат рыбой плачу. Подожди, я с тобой. Дядь Вась, — наклонился Сашка в открытую дверь машинного отделения, — я съезжу тут в одно место. С Серегой.

Дорога от деревни шла в гору. Ехать было трудно, жарко. Виляя передними колесами, с трудом проворачивая педали. Сережа и Сашка ехали, как в замедленной съемке. Наверху их охватил жаркий ветер. Они ринулись наперегонки по каменистому гребню. Завидев велосипедистов, на обочину дороги сошел дед. У него была огромная седая борода, железнодорожная помятая фуражка на голове. Под мышкой он держал березовый веник. Дед с любопытством посмотрел вслед велосипедистам. Сашка затормозил, Сережа проехал немного дальше и тоже остановился.

— Дед, — крикнул Сашка, обернувшись назад, — мы в Березовку проедем?

Дед пожевал беззубым ртом воздух, махнул рукой в сторону деревни:

— Я в баню иду.

Сашка хмыкнул. Отъехав от деда, ребята рассмеялись. Им стало ужасно весело.

— А ты говоришь — копать. Ее есть надо, картошку! — крикнул Сашка. — С маслом! Жареную!

— Нет, вареную. Со сметаной! — крикнул Сережа.

— С грибками!

— С огурчиками!

Они крутили педали.

— У Ван-Гога такая картина есть, — крикнул Сережа.

— Какая?

— «Едоки картофеля».

— Во! Это про нас.

За небольшой рощицей дорога снова пошла под уклон. Внизу поблескивала небольшая лужа. Ее можно было объехать, но ребята разогнались и перемахнули лужу вброд. Пока Сережа ловил ногами педали, Сашка затормозил, и Сережа чуть не наехал на него.

— Ты чего?

— Тормози, приехали. — Сашка слез с велосипеда, двинулся к помидорному бурту. — Мы уже за границей.

— Почему за границей?

— Колхоз «Березовский».

— А я откуда?

— А ты, — Сашка назидательно поднял вверх палец, — из совхоза «Первомайский». Надо ящичек целеньких помидорчиков набрать.

— А можно?

— В помидоре главное что? Что он дитя природы. Взять его у природы — наша задача.

108-я школа располагалась в заводском районе. Многие рабочие были совсем еще недавно деревенскими жителями. Дети их родились в городе. Социологи из группы «14–17» (возраст опрашиваемых) задались целью выяснить, существует ли у молодого поколения горожан духовная связь с деревней. Выбор пал на 9 «А». В этом классе только три ученика были чистыми горожанами: Сережа Жуков, Ляля Киселева и Юра Лютиков.

Социологи — две девушки в париках — сели за учительский стол. Они улыбались, и девушка, которая была в очках, сказала:

— Поднимите руку, у кого есть бабушка в деревне.

После небольшой паузы поднялось несколько рук, потом еще одна, еще три. Всего в классе было сорок человек, без Ереминой, которая в середине года перешла в другую школу. Четырнадцать человек рук не подняли, не признались в своем родстве с деревней. У Смирнова бабушка два года назад умерла. Зачем поднимать руку? Зуев каждое лето ездил в деревню к деду. Дедушка — не бабушка.

У Алены Давыдовой бабушка была жива. Любимая бабушка Наташа.

Но Алена упустила момент, когда надо было поднять руку. Обернулась посмотреть, кто поднял, а кто нет, а про себя забыла. «А, подумаешь, перебьются», — решила она. Но вечером, ложась спать, вспомнила, и на душе стало нехорошо. Чувство вины перед бабушкой мешало ей заснуть, как обычно, безмятежным девчоночьим сном. Алена лежала, смотрела в окно, занавешенное тяжелой шторой, сквозь которую слабо пробивался свет уличного фонаря, и ей хотелось плакать. Она и заплакала: горько оттого, что предала бабушку, и сладко оттого, что любила бабушку после этого еще сильнее. Слезы ее были как дождик в солнечную погоду. Они не обезображивали горестными морщинами лицо, а умывали его. Так она и заснула, уткнувшись носом в мокрую от слез подушку, умытая, просветленная, почти счастливая.

Ребята закончили работу и по одному, по двое стягивались к середине поля, где на опрокинутой корзине сидела Марьянна, подводила итоги с бригадирами.

Директорский газик выскочил на поле и запрыгал по кочкам наперерез мальчишкам и девчонкам. Машина остановилась. Из нее торопливо вылез директор совхоза.

— Подождите! У меня к вам просьба. Сейчас машины придут. Их надо загрузить. Поработайте еще немного. Кто у вас бригадир?

— У нас? — спросила Оленька Петрушина. — Кузнецов.

Подошла Марьянна.

— Мы, собственно, уже закончили, — сказала она. — Не знаю, вас поставили в известность или нет: мы работаем четыре часа. С восьми до двенадцати. А потом у нас мероприятия: конкурсы, боевые листки, купание.

— Я понимаю. Машины придут из города.

Подошла Зоя Павловна и сразу же включилась в разговор:

— У нас приказ министра.

— А у нас поле с картошкой, — грубо перебил ее Геннадий Алексеевич.

— Нет, позвольте. Мы и так вчера задержали ребят. В результате не провели викторину. Все выбились из сил и попадали на кровати, особенно девочки. — Подошел Петр Иванович. — Вот наш начальник лагеря Петр Иванович. — Что вы молчите?