Эдуард Пашнев Картошка

— Что он делает, а? — сказал с досадой Сашка.

— Что делает?

— «Телевизор» Тимохин снимает.

Петр Иванович выпустил рыбу и принялся ломать «телевизор».

— Тут он, к сожалению, прав, — сказал Сережа. — Всякое браконьерство нарушает экологическое равновесие. Поймает Тимоха маленькую рыбку, а потом слоны вымирают. Первыми не мамонты, а слоны вымерли. Были такие гигантские слоны.

— Да иди ты со своими слонами. Это его Конопатый наводит. Ну, точно, он все «телевизоры» знает.

Петр Иванович доплыл до трех кустиков, расположенных напротив баржи. Там прыгал на волне кусок пенопласта, выкрашенный для маскировки в зеленый цвет.

— Эй! — крикнул Сашка и ринулся с бугра вниз. — Эй! Ты что делаешь?

Он забежал по грудь в протоку и дальше не пошел. Дно дальше было вязкое, противное.

— Кому говорю? Ты что, инспектор, что ли? — еще раз крикнул Сашка возмущенным крякающим голосом.

— А? — повернул к нему голову Петр Иванович.

— Ты что, инспектор?

— Инспектор, — буркнул себе под нос учитель.

Рыбы во втором «телевизоре» не оказалось. Петр Иванович смял проволочный каркас, заплетенный жилкой, развел руки — и все: бесполезный кусок проволоки и обрывки сети полетели в воду.

— Ну, смотри, — прокрякал Сашка и полез из воды, мокрый, взъерошенный.

Но Петр Иванович даже не посмотрел в его сторону. Он саженками поплыл от баржи на середину реки. Земля дала почувствовать, а река разбудила в нем озорство и силу. Молодым он любил плыть против течения, выпрыгивая из воды по плечи. Это было давно знакомое опьяняющее ощущение. Он быстро устал, но еще с четверть часа не вылезал из воды, ложился на спину, плыл поперек реки, изображая руками мельницу, переворачивался, крякал от удовольствия, фыркал. В глазах было сине от воды и яркого синего неба.

По телевизору передавали какие-то соревнования. Картинка была, а звука не было. Длинноногий негр красиво застывал с вытянутой над барьером ногой. Муж Надежды Ивановны Голубевой, увидев, что гость скосил глаза на экран, поднялся, подошел к телевизору, стукнул по корпусу. Звук появился.

— Смотри, — сказал он, — пропадет — еще стукну.

Но Петр Иванович смотрел не в телевизор. Он оглядывался вокруг, хотел понять, как живут люди, как живет женщина, которую он когда-то любил.

Муж у Надежды Ивановны был неказистый, маленький, небритый и уже пьяненький. Нацелился вилкой в упругий грибочек — звук в телевизоре опять пропал.

— Да сиди ты, — поймала его Надежда Ивановна за руку. — Дай поговорить. Пусть помолчит, совсем бы ты его выключил.

— А если событие какое? — сварливо сказал муж и нахмурился. — Землетрясение там, наводнение.

— Сиди! Выпил — и сиди.

Муж остался сидеть, упругий грибочек юрко выскальзывал у него из-под вилки. Тарелка стояла далеко, и он умаялся его ловить. Положил вилку на стол, взял рукой помидор, а тарелку с грибочками подвинул дорогому гостю:

— Петр Иванович, наколи. Вот такой грибочек, — показал он большой палец. — Надежда моя, Герой Социалистического Труда, собирала.

— Да уймись ты, — сказала Надежда Ивановна с улыбкой.

— Не уймусь. Пусть съест. Он же не знает.

— Борис Гаврилович, не беспокойтесь, пожалуйста, — приложил руку к сердцу Петр Иванович. — Я все вижу, все ем.

— Не все! Грибочек не приголубил, Петр Иванович. Приголубить надо, — и, кивнув на тарелку, зажмурил глаза от удовольствия.

Телевизор внезапно взревел голосами болельщиков многотысячного стадиона. Муж вскочил и торопливо хлопнул рукой по крышке футляра. Изображение и звук исчезли.

— Порядок, — сказал гостеприимный хозяин.

— Ни телевизор починить, ни крышу. Вот такой у меня муж, — сказала Надежда Ивановна с улыбкой, не то жалуясь, не то удивляясь.

— А я вам отвечу, — сказал муж, садясь на свое место. «Вам» — это он имел в виду их обоих, Петра Ивановича он называл на «ты». — Вам скажу-отвечу, почему я ни телевизор, ни по жестяному ремеслу. Вопрос, конечно, законный ко мне, я понимаю. Жена Золотую Звезду имеет.

— Уймись ты, пока я не огрела тебя чем-нибудь, — всерьез рассердилась Надежда Ивановна.

Муж засмеялся. Очень весело ему сделалось, что жена так рассердилась. Была у него обида на эту жизнь, которая сделала его жену героиней, а его оставила при ней. Но была у него над этой женщиной своя власть, и он любил прибедняться, чтобы жена на него сердилась и даже стукнет если — пусть. Ему было это приятно. Отсмеявшись, Борис Гаврилович сделался снова серьезным.

— Она вот говорит, а сама тоже спрашивала, почему я на гончарном деле. Я, может, на трактор пошел бы или на комбайн. А то заведовать фермой. Но не имею права. Глина у нас хорошая. Такая хорошая. — Он зажмурился с таким же удовольствием, с каким зажмуривался, предлагая гостю отведать вкусных грибочков.

— Земля в Колыбелке хорошая, — согласился Петр Иванович. — И река.

— Река — это вода, раствор. Глина у нас хорошая, особую тонкость имеет. Авиационный обжиг дает. Самолеты делать можно. Ракеты запускать.

— Да сиди ты, космонавт глиняный. Хоть бы крышу починил. Дом совсем развалился без хозяина, — сказала она, глядя на Петра Ивановича. И вдруг с неожиданной гордостью добавила: — Художник он у нас. Давеча иду мимо Макарьихи, спрашиваю: «Чего горшки с забора не снимешь?» А она говорит: «Пусть висят, красивые». У него два горшка на выставку взяли. Комиссия из Москвы приезжала.

— Не горшки, а сосуды декоративные. Как записали в бумажке?

— Ладно тебе.

— Нет, не ладно.

Он поднялся, принес из сеней корчажку, сначала повернул ее донышком и показал, что написано печатными буквами на бумажке, приклеенной к донышку, потом поставил перед учителем, махнул рукой:

— Бери на память.

— Спасибо, — растерялся Петр Иванович.

На корчажке обливкой была изображена синяя птица. Она не сразу угадывалась, только приглядевшись, можно было понять, что это не беспорядочное синее пятно, а птица со многими крыльями.

— Синяя птица? — спросил учитель.

— Вроде.

— Вы ее видели, знаете? Как она называется?

— Нет, это я так, придумал, — небрежно отмахнулся муж от корчажки и синей птицы.

Корчажка осталась на столе. Петр Иванович выпивал, закусывал, разглядывал работу мужа Надежды Ивановны Голубевой. Причудливым синим пятном изобразил гончар на корчажке свою фантазию. А печь, обжиг добавили оттенки, и получилось изображение живого, словно огонь не вслепую раскрашивал птицу, а сверяясь с живой природой.

Петр Иванович не удержался, взял корчажку в руки, поиграл ею, заглянул внутрь, в синеву обливки. И вдруг подумал о том, что муж Надежды Ивановны поймал синюю птицу в свою корчажку. Снаружи она изображена, а живет внутри. Это от нее в корчажке такой свет, от ее синих дрожащих крыльев. Она там растворена в дрожащей лазури, как в синем небе над рекой. И только тут он обрадовался подарку.