Эдуард Пашнев Картошка

— Не думаю, — серьезно ответила та. — Подожди, Кузнецов, что такое рифайн?

— Марьянна, — подсела к ней Оленька Петрушина. — Это английское слово. А по-французски будет рафинэ. Означает — особо утонченный, изысканный. Особо чистый сахар — рафинад. Знаете, такой, кусочками.

— Во дает! Во дает! — восторженно завопил Зуев. — Рифайн — это как раз не сахар. Рифайн — это как раз перец с солью.

— Основное качество рифайна, — сказала Нинка Лагутина, поправляя косу, — бренчать на какой-нибудь бандуре. Косу носить нельзя. Сразу скажут: не рафинэ. Ну и одеваться со вкусом. Не какие-нибудь там джинсы с заклепками, а «Ли Купер» или «Леви Страус».

— Учиться хорошо! — выкрикнул Уваров. — Но без напряжения. Уметь расслабляться.

— Характеристика довольно точная, — опять съязвила Зоя Павловна.

— И много у нас таких рифайнов? — спросила Марьянна.

— Да есть, — лениво отозвалась Нинка Лагутина.

— Кто, Лагутина? Мы же не в прятки играем.

— Ну, Марьянна, — пересела поближе к учительнице еще на одно место Оленька Петрушина, — вот Жуков, например. Он тонкий, в живописи разбирается, музыку понимает. Ну, такой, — она сделала легкий изящный жест рукой, — рифайн, одним словом.

— Можно, я скажу? — не выдержал Смирнов. Он давно уже тянул руку.

— Можно, Смирнов, скажи, — разрешила Марьянна.

— В двадцать третьей школе тоже есть. Их там только зовут по-другому. Но они то же самое. Там у них интели и рабари. Интель должен уметь красиво жить в школе и после школы. А рабари… ну, это те, которые вроде бы так не умеют.

— Рафинэ, не рафинэ, интели, рабари, глупость какая, — растерянно проговорила Марьянна и обвела взглядом ребят. — Кузнецов, сколько же у нас в классе, кроме Сережи Жукова, этих самых рифайнов?

— Да что вы меня спрашиваете? Пусть считают, кому интересно.

— Как считать?

— А они у вас по списку отмечены.

— Вот хохма, — обернулся Валера Куманин к Сереже, — все рифайны по списку отмечены.

Сережа не разделял восторга своего дружка. Ему эта «хохма» была неприятна.

— Что ты имеешь в виду, Кузнецов?

— Не был! Не был! Не был! — продекламировал Кузнецов. — А надо писать: рифайн! Рифайн! Рифайн! Ведь рифайны, они не ездят на картошку. У них у всех медицинские справочки или уважительные причины.

— Что? Все пять человек, которые не приехали? — спросила Марьянна. — И Киселева?

— Лялька нет! Лялька не потому не приехала. У нее действительно порок сердца, — возразила Алена Давыдова.

Дверь в зрительный зал открылась, и показалось улыбающееся лицо Мишки Даньшина.

— Нельзя, нельзя, — сказал ему Уваров. — У нас важный разговор.

— Чего у вас, репетиция, да? — не давая закрыть дверь, еще шире улыбнулся Мишка Даньшин.

— Репетиция, репетиция, — быстро ответил Уваров, закрывая дверь.

Петр Иванович стоял у окна, курил, смотрел в сад. Надежда Ивановна рвала вишню.

— Ну, что ты все смолишь? — крикнула она весело и понесла вишни к окну. — На, поешь.

За спиной Петра Ивановича, в глубине комнаты работал телевизор. Слышался шум трибун и взволнованный голос комментатора. Петр Иванович взял одну вишенку, другую, косточки брал в руку и с досадой выбрасывал в кусты, растущие под окном.

— Уходить мне надо, Надежда, — сказал он.

— Что так?

Надежда Ивановна стояла у окна, сложив на груди руки.

— Неконтактность, некоммуникабельность, — ответил Петр Иванович.

В окне появился муж.

— Все, — махнул он рукой, — проиграла «Заря».

— Да что ты? — шутливо удивилась Надежда Ивановна. — Вот беда-то.

Петр Иванович тоже улыбнулся, но ничего не сказал.

— Мать, где у нас это? — спросил муж.

— Что-о-о? — иронически растягивая слово, спросила Надежда Ивановна.

— Ну, это.

— Где поставил, там и возьми.

— Я найду. Найду.

Он исчез из окна, и Надежда Ивановна, помолчав секундочку, сказала:

— Что ж все уходить-то? Надо же где-то и оставаться.

— Ну не понимаю, почему у него душа не болит, — бросил еще одну косточку в кусты Петр Иванович.

— У кого?

— У парнишки одного. Ну никак не могу до него достучаться. Все мимо него. Все ему безразлично. Нету у меня нужных слов для него.

— Ну и что слова? Бог с ними, со словами. Слова можно и не найти. Вот привез ты сюда их к нам. Поживут они, поработают как следует, глядишь, и поймут что-нибудь.

— Вот, вот, у тебя всегда слова находились. Тебя бы в нашу школу.

— Ну что ж, давай меняться, — засмеялась Надежда Ивановна.

В окне снова появился муж. С бутылкой. Сообщил:

— Старшая пришла. Иди, мать, корми девку, — и когда Надежда Ивановна ушла, похвалился: — Любка у меня молодец. Матерю любит. Меня меньше. Из-за этого дела, — похлопал он по бутылке.

«Какую работу выполняешь по дому?»

Раиса ответила:

«По нашему дому, Урицкого, 22, я выполняю большую общественную работу в красном уголке».

«Кем хочешь стать после окончания школы?»

Раиса ответила:

«Рекультиватором-первопроходцем».

Около клуба Сережа столкнулся с Сашкой.

— Привет! — обрадовался тот. — В кино?

— Нет, — сказала Сережа. — Я видел раньше.

— Я тоже видел. Это же «Кавказская пленница», похохочем.

— Мне не хочется хохотать.

— А Любка в кино? Не видел? — спросил Сашка.

— Не видел.

— Ну, ладно, — сказал Сашка. В руках у него была гитара. Он похлопал по корпусу, спросил: — Посидим на дубочках, поиграем?

Сережа пожал плечами. Они перешли на другую сторону улицы, где были сложены привезенные для строительства материалы, забрались на дубочки. Сережа начал настраивать гитару. Струна звучала тоскливо, одиноко.

— Ну что? Играй же, — торопил его Сашка. — Чего не играешь?

— Не знаю. Наверное, времени нет.

— Как это — нету?

— И сказал нам Помпонацци: не пора ли вам смываться? — ответил Сережа.

— Чего?

— Ничего. Просто уезжать надо.

— А кто этот Помпонацци, который тебе сказал?

— Так, знакомый один. Итальянец. Вот только денег у него нету, у этого Помпонацци. У тебя нету на несколько дней? Я пришлю. Мне бы рубля три. Чтоб на какой-нибудь попутной машине уехать.

— Своих у меня нету, — сказал Сашка. — Я бабке телевизор купил. У миллионера возьмем. Пошли!

— Я сразу вышлю.

— Да ладно, не бедные, — махнул Сашка рукой.

Они подошли к дому Марфы-монашки. Сашка передал Сереже гитару и толкнул калитку.

— Он должен быть здесь, — объяснил Сашка из-за забора. — Помогал бабке копать картошку и теперь дрыхнет или самогонку пьет.

Сережа остался с гитарой на улице. Он прошелся перед окнами туда-сюда и почувствовал себя довольно глупо. «Тоже мне, интеллектуал, серенады петь вышел: «Подайте три рубля на дорогу бедному мальчику». Сашки довольно долго не было. Появился он недовольный, злой.