Владислав Южный - Новичкам - везёт...

Атеист огорченно вздохнул, всем своим видом показывая, какое огромное одолжение делает. Подобрал бутылку, как ни странно — чистая, сдвинул дверь в сторону. Автомат с собой — тут без оружия даже отлить не ходят. Свежий воздух после ароматов гадюшника пьянил и кружил голову. Идти и вправду недалеко, вот он камень, огромный, это скорее обломок скалы, размером с автомобиль, зарылся в землю, как поросенок. Луна чуть серебрится, прячется в облаках, ничего не разглядеть, Атеист сделал шаг и тут же отдернул ногу назад. Смачно чавкнуло, в ботинок плеснула ледяная вода, в подошву словно впились тысячи иголок. Ругнувшись, опустился на корточки, и тут же зеркало воды вспыхнуло светом луны. Атеист отложил автомат, набрал в бутылку по самое горлышко, озябшие пальцы натуго затянули крышку. Немного помедлив, рискнул умыться, вода конечно жутко ледяная, но все равно приятно ощущать под пальцами скрипящую чистотой кожу, а не пыльно-жирную мерзость. Эх, сейчас бы баньку… Что-то мелькнуло за спиной, Атеист крутнулся, рука дернулась к автомату, но не успел… Тяжёлый удар по голове, в глазах заискрило, как в закоротившем трансформаторе, Атеист тяжело захрипев, повалился набок.

— Не перестарался?

— В самый раз. Вяжи тушку…

— Атеист утонул там что ли?! Пойду гляну… — Седой тяжело закряхтел, поднимаясь, словно и правда преклонного возраста. Ахмед резко вскочил, лязгнул затвор, он крепко сжал направленный на товарища автомат.

— Держи руки, чтоб я видел и без глупостей!

Седой опешил на миг, наконец добродушное лицо окаменело, словно у бронзового памятника, тяжело засопев сжал кулаки.

— Седой! Не дури!

За дверью шаги, в подвал влетели трое. Один, рыхлый толстопузый здоровяк в камуфляже, с красным, как у алкоголика носом, замер у двери, сжимая в руках автомат. Второй, низенький худосочный азиат, вырядился в подобие костюма ниндзя, даже маска торчит из кармана. Этот вооружен попроще — старый добрый «ТТ», но на поясе вдобавок в самопальной кобуре дожидается своего часа обрез. Третий — сутулый мужичок, пальцы, забитые синевой сжимают охотничий карабин.

— Ну ты и сука, Ахмед.

Сутулый шагнул вперёд, удар прикладом откинул Седого назад, на лежак. С разбитой переносицы ручьем хлынула кровь, нос явно сломан, но Седой не отключился, даже не поплыл. Вместо этого, он резко вскочил, прыгнул вперед, словно хищник, правый кулак с оглушительным шмяком разнес морду сутулого. Тот отлетел, как выбитая шаром кегля, сполз по стене, словно раздавленная гусеница. Азиат вскинул ТТ, палец с грязным обломанным ногтем нажал на спусковой крючок. Толстяк у двери тоже жахнул из автомата. В тесном подвале грохнуло, как из пушки, в ушах зазвенело, сутулый заверещал, как недорезанный поросенок:

— Не стреляяяяяять!

Красноносый с азиатом переглянулись, опустили стыдливо очи, как монашки в пивбаре.

— Вы что — совсем далбоёбы?! Сказано же — доставить живым! Живым, млять, а не нашпигованную свинцом тушку.

Сутулый вскочил, вытирая, или скорее размазывая кровь, нос распух, глаз стремительно прятался за расплывающимся синяком. Тяжёлая у Седого рука, тяжёлая. Ахмед недовольно пробурчал:

— Не могли нормально с ним обойтись, обязательно прикладом было?

Сутулый покосился со злостью, окрысился:

— Тебе не спросили! И вообще лучше пасть заткни, а то рядом ляжешь! Ванька, глянь, что с этим…

Азиат подошёл ближе, склонился над телом, палец опустился на шею, отыскивая пульс. Седой лежал на правом боку, вытянулся на половину подвала. Брови азиата удивленно поползли вверх, он открыл было рот сообщить радостную весть. Не успел… Седой крутнулся всем телом, хватая левой за плечо рванул противника на себя, тот пытаясь сохранить равновесие уперся руками о стол и лежак. Правая рука мелькнула быстрее пули, нож со свистом вонзился в подставленную шею, из-под зажатой рукояти фонтаном плеснула кровь, прямо в лицо. Седой с трудом отплевался, отпихнул уже мертвого оппонента в сторону, вытер более-менее чистой стороной рукава разбитые губы и проворчал недовольно:

— Вампира, млять, нашли…

Ахмед захохотал, как сумасшедший, выдохнул с облегчением, хлопнул толстяка по плечу. Тот лишь растерянно хлопал длинными, как у теленка, ресницами. Сутулый зло рявкнул:

— Ну-ка, хайло заткнул, — и уже Седому, вскинув карабин, — встал! И без шуток.

Седой тяжело поднялся, распухшие губы прошлепали невнятно:

— Без шуток не обещаю. Шутки нам строить и жить помогают!

— Вообще-то песни, а не шутки. — Это молчавший доселе толстяк подал голос.

Седой хмыкнул:

— Кому что…

— Худыш, вяжи этого клоуна, только аккуратнее. Седой, дернешься и я в тебе пару лишних дырок сделаю.

Седой протянул руки, левую осторожно, на рукаве выше локтя медленно расползалось бурое пятно. Худыш боязливо косясь двинулся со скотчем, сутулый напрягся, и тут в лысоватую башку влетела светлая мысль, редкость конечно уникальная, но бывает, бывает.

— Ахмед, лучше ты давай. Тебя, если что — не жалко.

Кавказец взял любезно предложенный скотч, туго, в несколько слоёв обмотал запястья. Седой сверлил его взглядом, но Ахмед глаз не поднимал, не хватило мужества. Закончив, отступил на пару шагов, и тут непривычно долго молчавший Седой процедил сквозь зубы:

— Никогда ни о чем не жалел, но сейчас… Лучше б я тебя в том гребаном БТРе подыхать бросил.

Ахмед промолчал в ответ, лишь когда Седого уже вывели на улицу еле слышно выдавил:

— Да, Седой, лучше бы бросил…

— Кого я вижу! — лысый здоровяк, метра два ростом, чем-то смутно напомнивший Вин Дизеля, отчего Дизелем и окрестили, довольно оскалился. — Сколько лет, сколько зим.

— Ты ещё скажи, что рад встрече. — Седой скривился, харкнул кровью под ноги.

— Не поверишь — рад! А Мономах как обрадуется!

— Этот старый педрила еще не сдох разве?

Тут же удар прикладом в бок. Седой хакнул от боли, перед глазами мерцают алые круги, наконец прошло, выдохнул тяжело и покосился на обидчика. Прыщавый сопляк лет восемнадцати смотрит угрюмо, явно из «любимчиков» Мономаха.

— Мономах жив-здоров, а вот тебе… это явно не грозит. Ладно, поздно уже, завтра поболтаем… — Здоровяк ухмыльнулся, шагнул за дверь, сопляк семенит следом, как собачонка. Седой сел неуверенно, голова кружится неимоверно, перед глазами мутно, как в запотевшем стекле, но не стал проявлять слабость перед этими мразями. Седой уже понял, что вернулись в Тошниловку, в кирпичные бараки. Вернее, пленников-то определили в сарай для скотины. Там, на ворохе старого подгнившего сена, все ещё без сознания, лежит Атеист.

Шаги за дверью все тише и тише. Седой огляделся, тусклый свет загаженной мухами лампочки с трудом освещает тесную постройку. Стойкий запах навоза до сих пор не выветрился, въедается намертво в одежду, волосы, кожу. Провёл ладонью по разбитому лицу, пальцы нащупали складки рваной распухшей кожи, нос точно сломан, вон как разбарабанило, теперь не нос, а хобот, как у слона. И без живчика все это безобразие быстро не заживет. Хотя жить то осталось всего-ничего… Кажись, отбегался Седой…