Ма. Лернер - Барабан бьет сбор

– Так это ж Крепость! Не какая паршивая тюряга. Когда-то отсюда следили за лояльностью южной части острова. Войска, арсенал, офицер в высоком чине в собственной резиденции. Теперь остались казармы, да гауптвахта для военнослужащих. Тепло и со стен не течет. Места много, а то, судя по присутствию среди нас даже журналистов, гребут всех подряд, не одних руководителей Национальной Лиги. Предстоит задержание нескольких сотен человек.

– Может его еще отпустят, – кривясь как от зубной боли, сказал Камов.

– Да печатное слово опаснее любой винтовки! – гневно заявил журналист. Ему явно не терпелось пострадать со всеми. А может, рассчитывал по выходу опубликовать замечательный репортаж со знанием подробностей.

Часовой, не меняясь в лице, резко двинул его прикладом.

– Тихо!

– Теперь можно бить людей при аресте? – громко спросил Шаманов, глядя на офицера.

– Ты лучше не выясняй что именно нам разрешено, – зло посоветовал тот.

– Шуметь точно нельзя, – прошептал Камов. Зря Команданте так себя ведет. Могли бы и не довести до тюрьмы, а происходящее явно намекает на возможность грубого обращения.

– Не боись, – посоветовал Шаманов. – В первый раз всегда паршиво. Затем обстановка перестает волновать. Я так уже во второй раз отмечаюсь в почти родных стенах гауптвахты. Правда, в Крепости всего первый. Ну если не считать двухмесячного новобранства.

– Ты, – показывая пальцем на Камова, приказал офицер, – на допрос.

В кабинете за столом сидел тощий замученный тип с красными глазами, старательно заполняющий анкету. Имя, год рождения, подданство, занятие, наличие недвижимого имущества, адрес, семейное состояние. Он добросовестно ответил на полсотни вопросов, пытаясь разобраться, на кой Мрак все это требуется, если при аресте и его, и Шаманова, и еще с десяток людей конкретно опознали и брали вовсе не ошибочно.

Ко всему еще было зачитано обвинение в принадлежности к запрещенным Лиге Ветеранов и Национальной. На удивленное замечание, что еще вчера они были официально разрешенными легальными общественными организациями и он никак не мог успеть выйти при всем желании, следователь небрежно отмахнулся. А на напоминание о невозможности состоять в ветеранской организации, сроду не побывав в армии, вообще озверел и принялся гневно и бессмысленно ругаться.

Пришлось замолчать и в дальнейшем послушно отвечать на вопросы. Человек сам явно был не в курсе зачем все это требуется и какие законы они нарушили. Уже абсолютно не удивило и глупейшее обвинение в хранении огнестрельного оружия, боеприпасов и подготовке вооруженных нападений на представителей власти.

Он совершенно точно знал об отсутствии в «Доме Лиги» какого-либо огнестрела. На этот счет Шаманов высказался четко. Нельзя было давать причину властям придраться и прихлопнуть ядро организации. Наличие карабинов, пистолетов и даже пулеметов в Лиге ветеранов для него тайной не являлось, как и создание нелегальных складов с оружием Геллером и возможно не только им, и не обязательно исключительно в горах. Другое дело привязать лично к нему никаким концом невозможно. Обвинения существовало для проформы – это видно сразу.

Заполнив лист чиновник выставил его в коридор и внутрь завели того парня, что сидел рядом.

– Долго ты что-то, – пробурчал Шаманов. – Я уже отметился в соседнем кабинете. Там совсем не военная крыса сидит и это наводит на определенные мысли.

Гиллис посмотрел вопросительно, но ответа не дождался. Неожиданно для него Стен радостно вскричал, обращаясь к зашедшему в комнату огромному типу с роскошными усищами:

– Финли, почему до сих пор мастер-сержант? Где офицерские погоны?

– Молчать! – взревел часовой.

Сержант, не реагируя на обращение, пролаял несколько имен. Камов вздохнул с облегчением. Все-таки в одну группу с начальством угодил. Ему совсем не было весело и не хотелось отправляться в камеру к незнакомцам.

– Сегодня на ужин ожидается фасоль без мяса, – порадовал их по дороге Финли. – И хлеб с луковицей.

– На всех-то хватит? – озабочено спросил Стен. – Сколько нас привезли?

– Команданте Шаманов, – добродушно сказал сержант, – я такие подначки много лет слышу. Не подловишь.

– Почему не попробовать?

– Смотри, я ведь могу неправильно понять.

– Э, – сказал Стен, отмахнувшись и послушно заложив опять руки за спину на окрик, – все равно я рад тебя видеть. Ты ж служака, а не сука. Издеваться по злобному характеру не станешь. А правила на то и существуют. Мы их нарушаем, вы принимаете меры. Такая игра, как стражники-разбойники. Что ж ты делать будешь, если заключенных всех выпустят?

– Спать, – серьезно ответил Финли.

В камере уже было человек двадцать, но для них моментально освободили место. Камов заподозрил, что парни в большинстве даже гордятся. С ними вместе мотает срок известнейший человек. Будет чем похвастаться. Насчет своей популярности он не обольщался. Канцелярских крыс редко знают, еще реже уважают. Вот одна тонкость, именно они частенько и решают, кому жить, а кому умирать. Принесут на подпись списочек, а человек и не знает, кому он обязан повышением или наоборот. Генералы очень редко вмешиваются в дела сержантов, а уж вычеркнуть или вписать фамилию прерогатива незаметного клерка.

Сейчас ему было не до подобных утешительных соображений. На душе тошно и оптимизм куда-то испарился. В принципе он ожидал резких действий от властей в скором времени, однако не рассчитывал угодить в мешок. Именно потому, что малоизвестен общественности. Да и не ловили его специально. Армейцы четкого плана не имели к гадалке не ходи. Но вот если потом ими займутся серьезные профессионалы…

– Что можно говорить на допросах? – спросил он тихонько у Шаманова, когда они устроились на жестких нарах. Матрац, очень похоже, арестованным не полагался, как и одеяло с подушкой.

Тот на мгновенье задумался и, поднявшись во весь рост, громко окликнул бурлящую камеру. Голоса ему хватало не напрягаясь орать на митингах и сейчас все дружно уставились на Шаманова.

– Соратники, – сказал он уже нормальным тоном, – сейчас мы все на взводе и это понятно. Завтра начнется нахождение в тюрьме. Возможно долгое и очень вероятно нас будут дергать на допросы. У них явно нет ни достаточного количества следователей и вряд ли от подавляющего большинства можно ожидать великих секретов. Я сам ничего крайне тайного в голове не имею, – народ заржал, – правда, правда! Зато по прошлому опыту знаю – самое тяжелое в тюрьме – это скука. Вы еще почувствуете, каково по десятому разу выслушивать историю соседа. И сидеть, отвернувшись к стенке и жалеть себя тоже не дело. Поэтому постановляю: первое – Прудников!