Александр Громов - Язычник

— Как определили остров? Дым моего костра, спутниковое слежение, тепловизор высокого разрешения?

— Ага…

— Как отличили костровой дым от вулканического, а человека от животного?

— А этот вопрос не ко мне. Он к научникам.

— Почему решили, что это именно я?

Иванов развеселился.

— Слушай, ну ты даешь… Кто бы еще мог перейти пешком Саргассово болото? Это был ты, конечно. Или, может, ты Эрвин, да не тот? Не Эрвин Канн? Не рассказывай сказок. Мы знали, что ты получил «вышку» и отправился в болото. Со временем решили проверить острова, все по очереди. Нашли одного человека. Ну и кем он мог быть, по-твоему? Кем угодно, что ли?

— Как тебя высадили?

— Через Сковородку, тут я не соврал. Потом морем…

— До этого самого острова, — продолжил Эрвин. — Здесь забросили на берег трос, доволокли до воды сухое дерево, и ты поплыл… Дня два небось терпел?

— Два! А четыре не хочешь? И шторм в довесок?

— Понятно…

— Что, неубедителен был? — забеспокоился Иванов.

— Не сказал бы. Первый этап был разыгран гладко.

— А когда ты меня расшифровал?

— Не сразу, — сознался Эрвин. — Но заподозрил уже на второй день.

— Как?

— Нюансики. Детали. Долго рассказывать. И потом, ты все равно не поймешь моей математики. Плюс самая обыкновенная привычка видеть. Когда мы с тобой в первый раз подрались — помнишь? — я уже твердо знал, что ты не тот, за кого себя выдаешь. Трудно скрыть спецподготовку — она вбита в рефлексы, а у нормального человека они плохо контролируются мозгом. Нужен высший класс актерской игры, чтобы, умея драться, изобразить, будто не умеешь. Но ты очень старался.

Иванов виртуозно выругался.

— Ты ведь не думал, что можешь долго меня обманывать? — спросил Эрвин. — Конечно, не думал. Ты только хотел убедиться, что вычислитель по-прежнему в форме. Для того тебя и послали, чтобы понять, стоит ли игра свеч. Ну и, само собой, для того, чтобы уговорить меня послужить Лю Цаоши. Да с радостью! Куда я денусь! Там у вас об этом не подумали, нет?

— Подумали…

— И все-таки не подобрали сразу, прислали тебя посмотреть, на что еще годен Эрвин Канн… Ну? Посмотрел?

— Посмотрел, — кивнул Иванов.

— Гожусь?

— Не то слово.

— Тогда я имею вопрос: почему мы еще здесь, а не на орбите? Где у тебя передатчик — в челюстной кости, что ли? Или просто в зубе?

— Да уж не в заднице…

— Рад слышать. Так в чем дело?

Иванов тихонько зарычал.

— Сам не пойму, — зло бросил он. — Наши давно должны были забрать нас обоих. Наши беседы пишутся и отсылаются… не боись, в сжатом виде, через неравные промежутки времени и в особой кодировке. Их никто не должен был прочесть.

— Может, все-таки прочли, раз прислали дрона?

— Ты сам в это не веришь, — возразил Иванов. — Если бы прочли, то действовали бы иначе. Куда резче бы действовали. Хлоп — и мокрое место. Нет, это совпадение. Непредвиденное обстоятельство. И вообще я поначалу думал, что это наш дрон. Думал, наши решили внести коррективы в план операции — напугать и посмотреть, как ты выкрутишься. Потом уже понял, что игра пошла серьезная. Думал, хана нам обоим, а у тебя, оказывается, был козырь в рукаве. Дрессированный язычник — это круто. Как смог, а?

— А вот это тебя не касается, — сказал Эрвин, глядя Иванову прямо в глаза. — Совсем. Вбей это себе в подкорку: не касается. Вернешься — доложишь, а пока скажи спасибо тому язычнику и забудь о нем. Рассчитывать нам придется только на себя, ясно?

— Как скажешь, — осклабился Иванов.

— Уже сказал. Ничего не изменилось: я командую, ты подчиняешься. Еще скажу, что это в твоих интересах, если ты сам еще не понял. Иди вырежи два шеста…

Иванов удалился, хмыкнув себе под нос. Эрвин забрался на скалу, нависающую над болотом. Было позднее утро, оранжевое солнце тускло светило сквозь дымку, а с моря на болото медленно, но уверенно наползал облачный кисель. Вчера бы такую погоду… Или хорошо то, что хорошо кончается?

Спаслись. Чудом, но спаслись. Расчет, который измучил Эрвина, но так и не дался, теперь можно было отбросить. Да, Кристи вопреки всему выжила, если только симбиоз с донным моллюском попадает под человеческое понятие о жизни. Она пленница, но ее можно назвать почти главной в этом симбиозе. Да, именно почти… Ей приходится считаться с потребностями громоздкого тела язычника, а потребность у него только одна: жрать! Неудивительно, что в компенсацию за проделанный за беглецами путь она собиралась скормить своему симбионту Иванова…

Однако не скормила. То ли снизошла к просьбе, то ли к словам об опасности. Действительно, язычник ведь может поменять симбионта, утилизировав прежнего, если новый лучше… Чего Кристи добивается — свободы, конечно? Молит о ней единственного близкого человека, не умея сказать? Что ж, человек это поймет. Уже понял. Но он бессилен. Ему нечем убить язычника, а главное, вместе с ним погибнет и Кристи. Язычника не вытащишь на берег, чтобы аккуратно освободить пленницу, она просто утонет.

Где сейчас находился поперечно-полосатый, понять было невозможно. Не отправился ли в обратный путь? Может, у донных моллюсков существует территориальность? Или, может быть, Кристи высунула из зыбуна кончик щупальца и наблюдает сейчас хотя бы одной парой глаз за человеком, на которого не перестает надеяться?

Уже зная, что он все понял.

Возможно — догадываясь, что надеется напрасно…

В зарослях трещал и сквернословил Иванов. Предоставив ему и дальше заниматься тем же, Эрвин спустился со скалы и, пригнувшись, как ищейка, побежал к ручью. Найдя водопой, он пошел по «заячьей» тропинке и вернулся с четырьмя тушками еще до того, как Иванов смог предъявить два изготовленных шеста. На ровной плите, наклонно уходящей в болото, Эрвин оставил добычу, жалея о том, что не может написать слово «спасибо».

Впрочем, и так понятно. Даже лучше, подумал он, что на берегу нет песка и нет возможности оставить послание. Что, кроме «спасибо», можно сказать Кристи? Обнадежить? Но чем?

— Пошли, — сказал он Иванову, приняв от него шест. — Нет, погоди…

Он понял, что не настроил себя на новый переход. Мышцы должны работать, а голове полагается быть чистой, ясной и радостно-готовой к немедленному и быстрому обсчету всех вариантов. С мышцами было все в порядке, зато в голове поселилась мутная горечь, и никак не удавалось выскрести ее и выбросить вон. Сдаешь, вычислитель?

Сдаю, признался себе Эрвин.

Вместе с горечью он ощущал испуг, и то не был естественный страх перед болотом. Страшно было обнаружить в себе человека. Самого обыкновенного.

Незащищенного и жалкого.

Половина лица Иванова, с любопытством смотрящего на Эрвина и ждущего команды, внезапно окрасилась багровым. Там, откуда пришли путники, на утонувшем в дымке острове, так долго служившем Эрвину пристанищем и домом родным, бесновалось пламя. Полыхнули отсветами тучи. Спустя минуту донесся не то гул, не то шелест, похожий на вздох. «Зайцы» покинутого людьми клочка суши недолго радовались отсутствию двуногих хищников — островной биоценоз перестал существовать.