Роберт Вегнер - Сказания Меекханского пограничья. Небо цвета стали

– Дэс?

Один из пехотинцев вышел из соседней щели.

– Ничего. Линия держится. Они продолжают лишь тратить зря стрелы.

Командир пехотинцев глянул на нее сверху.

– Дитя, атака идет вдоль всей Рогатой Городьбы. Во всех местах сразу. Всадники безумствуют, пытаются перевернуть фургоны, наши омывают предполье в их крови. А мы ждем на тот случай, если кому-то и вправду удастся прорваться. Возвращайся к родителям, это не место для маленьких девочек.

Злость горячей волной ударила ей в голову:

– Они ворвались, по крайней мере, в один фургон, я слышала. И рубят его внутренности топорами… и они ударили пешим строем… Там мои братья, и они сейчас погибнут из-за таких тупых… глупых… волов… которые предпочитают укрываться за щитами!

Анахо’ла бился в ее руках в ритме слов, соскакивавших с губ, будто горячие уголья из печи. Воин покраснел и протянул к ней руку. Но, прежде чем бронированная ладонь успела ее ухватить, она снова ввинтилась в щель и выскочила на предполье.

Вокруг продолжали свистеть стрелы. Она склонила голову и бросилась вперед, к изломанной, словно зубья пилы, линии боевых фургонов, туда, где стучали топоры.

Им понадобилось целых пять ударов сердца, чтобы за нею побежать. Тупые волы в тяжелой броне и с большими щитами. Все же верданно не оставляли своих детей на верную смерть.

Они догнали ее в нескольких шагах от ближайшего фургона. Трое вооруженных. Два щита оказались перед ней, один сверху. Стук, стук, стук . Очередная стрела ударила в железную оковку щита с такой силой, что древко разбилось в щепки.

– Куда бежишь, глупая?!

Это был тот, с кем она разговаривала. На этот раз схватил крепко, до боли, словно желая сломать ей кости.

– Слушай! – Она дернулась, разрывая рукав. – Слушай!!!

Из-за боевых фургонов донесся рык, звон стали, крики раненых и умирающих. А еще звук выламываемых досок, рубки дерева.

Они застыли на мгновение, все трое.

– Там нет конных, они атакуют пешими! С лестницами и чем-то, что ломает борта фургонов!

Воин, что держал щит над их головами, развернулся, замахал что-то одной рукою на ав’анахо . Щели во второй линии фургонов принялись выплевывать панцирную пехоту.

«Поздно», – поняла Кей’ла, когда в ближайшем фургоне стих стук топоров. Бой все еще длился, рыки и лязг оружия не смолкали ни на миг, но этот фургон, всего-то в нескольких шагах перед ними, сделался внезапно очень-очень тихим. И почти в тот же миг ослаб дождь стрел, а она почувствовала, как дрожит земля. Тот, который держал ее, побледнел и прошептал:

– Они идут.

Подхватили ее за руки, оторвали от земли и бросились наутек.

Она не знала, что означает такая дрожь, – до момента, когда борт фургона упал и ударился о землю, открывая в шеренге бронированных повозок огромный проход. И проход этот принялся выплевывать всадников.

Те въезжали по четверо-пятеро сразу, били копытами в окровавленные доски и летели в ее сторону. Три фута – никакая не высота для хорошего всадника. Она видела их, те словно плыли в воздухе, будто в дурном сне, – кожаная броня животных, блеск кольчуг, острые шлемы, округлые щиты. Наконечники копий, венчающие длинные древки, и алые флажки, танцующие вокруг них, будто пламя.

Копыта ударили в землю по эту сторону баррикады – и все ускорилось.

Они налетели на пехотинцев, перевертывая и топча, и вся четверка бросилась врассыпную. Тот, что сжимал ее плечо в стальной хватке, куда-то исчез, отброшенный в сторону, и внезапно она уже лежала в одиночестве посредине поля смерти, вокруг носились кони, а копыта их били в землю, словно кузнечные молоты. Но никто из всадников не склонил копья и никто не сломал строй, чтобы ее стоптать. Порой хорошо быть кем-нибудь таким, маленьким и незаметным.

Ростовой щит описал короткую дугу и упал рядом. Она ухватила за край и надвинула его на себя, словно тяжелое одеяло, скорчилась, подтягивая ноги под шею, под выпуклой броней было достаточно места для трех таких худышек. Что-то ударило сверху, раз и второй. «Копыто, – успела она подумать, – так лупят подкованные железом копыта». А того, кто набросил на нее щит, его уже не охраняют слои дерева, окованного металлом. И внезапно к грохоту копыт присоединились и другие звуки: звон стали, крики людей, визг раненых лошадей… Обе стороны оказались пойманы врасплох. Верданно – быстротой атаки и умелостью, с какой кочевники ударили в лагерь, а се-кохландийцы – тем, что за первой линией обороны раскинулось не пепелище, а стена из жилых фургонов, откуда били по ним, словно в соломенные тюки, и откуда непрерывно выливался ручей тяжелой пехоты. Причем пехоты, которая не намеревалась ни убегать, ни прикрываться щитами – но отчаянно атаковала, коля копьями, стягивая всадников из седел крюками гизарм и рогатин, режа коням ноги и вспарывая им животы.

Кей’ла отважилась высунуть голову из-под щита.

Не далее как в трех шагах от нее лежал труп человека. Руки и ноги раскинуты под странными углами, пробитая кольчуга, лицо, раздавленное ударом тяжелого копыта. Щита у него не было.

Она отвела взгляд.

Битва шла вдоль всей линии жилых фургонов, но похоже, кочевники уже поняли, что атака их не удастся, поскольку сквозь дыры в Рогатой Городьбе не вливались уже очередные волны всадников. Часть пехоты сражалась с ними на предполье, коля, рубя и молотя. Из глубины лагеря то и дело подходили отряды, создававшие стену вдоль жилых фургонов или занимавшие позиции на крышах. Пришло время арбалетов и луков.

Зазвучали резкие свистки, и всадники принялись разворачивать лошадей, умело и без паники, которая забила бы узкие проходы массой бегущих. По двое-трое они отрывались от огрызающейся пехоты и, разгоняя лошадей для прыжка, скрывались в дырах захваченных фургонов. Некоторые еще и останавливались в десятке-другом шагов, разворачивались и принимали на себя удар контратаки, чтобы их товарищи тоже могли отступить. На глазах Кей’лы один из кочевников бросился в яростный галоп и пал, прошитый несколькими стрелами, а другой соскочил с лошади, чтобы помочь встающему с земли товарищу, и они вместе, плечом к плечу, похромали через устланное трупами поле.

Кто сказал, что отвага должна быть признаком лишь одной из сторон?

И в этот момент ее счастье закончилось.

Конь одного из скачущих к спасительному выходу се-кохландийцев внезапно заржал и забил задними копытами в землю, всадник сумел вырвать ноги из стремян и соскочить с седла, прежде чем животное завалилось набок. Кочевник даже не оглянулся, только перекувыркнулся через плечо и схватился за первую попавшуюся защиту, способную уберечь его от стрел.

За щит, под которым лежала Кей’ла.

Она пискнула и судорожно стиснула кулаки на ухвате, но солдат был силен как бык. Он подхватил ее вместе с ростовым щитом, на миг короче, чем удар воробьиных крыльев, она увидела его глаза, темные и гневные, а потом он махнул рукою и влепил ей наотмашь открытой ладонью. Она чувствовала, как падает, а потом – что взлетает в воздух и плывет; в голове ее был лишь шум и шорох, но где-то поодаль, над какофонией близкой битвы, Кей’ла услышала их – длинные боевые рога, ведущие колесницы в атаку, и все более нетерпеливые свистки кочевников.