Роберт Вегнер - Сказания Меекханского пограничья. Небо цвета стали

– Аг сайе!!! Аг сайе!!! Аг сайе вара-а-а-а!!!

Запев перед сражением, ведущий кочевников в бой.

А потом он взглянул на их лагерь и почувствовал, как сердце в его груди замирает.

В лагере проклятых богами сахрендеев видно было, как между шатрами выезжают ровные шеренги всадников. Десять, пятнадцать, двадцать тысяч? Может, даже и больше. Анд’эверс еще не видел, где стоит их элита, Волки, но это не имело значения, поскольку в тот же момент – далеко слева от сахрендеев – из лагеря Ких Дару Кредо начали появляться новые и новые отряды всадников. Ровные Крылья, сразу разделяющиеся на а’кееры, словно кочевники желали сказать: «Ну давайте сосчитайте нас!» Пятнадцать тысяч? Если это так, то бой, длившийся несколько часов, совершенно не сократил их сил. Но самым пугающим был вид справа. Из-за южных холмов, за силами Ких Дару Кредо, появилась волна золота. Это солнце, клонящееся к западу, освещало выходящую на поле армию.

Сверкающие кольчуги, лес длинных пик, высокие шлемы. Конечно: Молнии – у кочевников они не могли не найтись, но чтобы столько?.. Сознание Анд’эверса отказывалось принимать во внимание то, о чем прекрасно свидетельствовала выходящая широким, в половину мили, фронтом армия. Отказывалось до момента, когда над последней шеренгой появился большой бьющийся на ветру стяг цветом точь-в-точь заходящее солнце. Середину его украшала черная одноногая птица.

Йавенир. Йавенир был здесь. Возможно, с самого начала. Это объясняло бы истовость воинов Дару Кредо, спокойствие сахрендеев и невозмутимое упорство, с каким их выталкивали на это место. Этот старый сукин сын должен был подыхать в сотнях миль к югу отсюда, но каким-то непонятным образом оказался здесь. Ждал их… «Мы должны были сражаться с одним, а затем с двумя племенами, с двадцатью пятью, может тридцатью, тысячами конных. Силы были бы равны. Но теперь… Их вдвое, и у них – сколько? Пятнадцать? Двадцать тысяч Наездников Бури? И наверняка сильнейшие из жереберов, которых Отец Войны всегда держит подле себя. Четверым нашим колдунам с горсткой учеников придется помериться силой с дюжиной – или больше – шаманов».

Несмотря ни на что, мысли эти были словно кусочки льда, плавающие в реке. Лениво колыхались, и Анд’эверс едва их замечал, поскольку они были почти незаметны в общем течении. Кочевники знали об их планах и ждали их. Не только эти двое Сынов Войны, но и все остальные. Если Йавенир здесь – значит, и все остальные.

Проблемы.

Нужно задержать их как можно дольше, чтобы остальные сумели сойти с гор и драться вместе, потому что, только собравшись, фургоны будут иметь шанс.

Легкая колесница остановилась рядом. Боутану встал рядом, с равнодушным лицом глядя на вражескую армию.

– Сейчас все узнают, – сказал он.

Анд’эверс улыбнулся. За их спинами уже шла волна, весть, передаваемая быстрыми ладонями, катилась от фургона к фургону. Анахо’ла порой был проклятием.

Но в обозе все еще оставалось тихо. Ни криков страха, ни стонов отчаяния, мрачного рычания испуганных людей.

Никогда он не был так горд ими.

– Стебель теряет опадающий цветок, – процитировал Анд’эверс старую пословицу.

– …и тот умирает там, где коснется земли, – закончил Эмн’клевес. – Сделаем это. Сейчас, потому что через час они нам не позволят.

– Обоз в твоих руках, друг. – Кузнец повернулся и поднял правую руку.

«Мертвый Цветок».

– У страха – сила тысячи копий, мой Сын. Он отбирает дыхание, ослабляет ладони и мутит сознание. Он – лучшее оружие на поле битвы.

Ких Дару Кредо поклонился еще ниже. Слова уже не были нужны. В то время, как он сражался с караваном, Йавенир отдавал приказы. Сахрендеи усадили на лошадей всех, кого только смогли, в его лагере пять тысяч женщин получили заводных коней и заняли место среди воинов. Вдвое больше надели светлые одежды и присоединились к Молниям, увеличивая их число. Одним простым приказом Отец Войны увеличил свои силы в глазах врага, который теперь отчаянно перестраивал фургоны, окапываясь на возвышенности.

– Может… ударить сейчас?

– Может. – Улыбка старика резала холодом. – А может, провести бой ночью, когда глаза их снова будут слепы, а каждый огонь станет видно на десять миль? Когда сердца их сокрушатся сильнее, а наши жереберы получше приготовят свои заклинания? Кроме того, твоим воинам нужно успеть приготовить инструмент для штурма. Моя милость все еще на тебе, Сын. У тебя будет честь начать первую атаку.

На миг, на кратчайшее движение век царила тишина. Ких Дару Кредо уже понимал, отчего ему все еще приказывают становиться перед Йавениром без оружия. Имей он хотя бы кинжал…

– Да, Отец. Это честь для меня.

– Я знаю. Иди готовься к битве.

Нет. Только не это. Не делайте этого!

Формируйте Каменную Стену, или Свернувшуюся Змею, или даже Рогатую Городьбу, но не Цветок, не Мертвый Цветок!

Кей’ла дернулась так, что затрещала тренога, а боль прошила пленницу снизу доверху. Она крикнула коротко, но никто – даже ее стражники, занятые наблюдением за силами кочевников, – не обратил на это внимания. Не могла она оценить, сколько всадников вышло в поле, казалось ей, что одних сахрендеев – с полсотни тысяч. Встали перед своим лагерем шеренгой на две-три мили, сели на оба холма, между которыми находились подходы к реке. Слева стояли кочевники Дару Кредо, а далеко за ними – серебристо-золотая стена Наездников Бури. Такие силы се-кохландийцы не выставляли в одном месте со времен великой войны с империей. Но все равно… Не Мертвый Цветок!

Воздух наполнял несмолкаемый рев:

– Аг сайе!!! Аг сайе!!! Аг сайе вара-а-а-а!!!

Даже вызов орали они на своем языке, и казалось, что сам купол неба, покрытый бледно-серым заслоном высоких туч, трясется и колышется в ритме боевого рева:

– Аг сайе!!! Аг сайе!!! Аг сайе вара-а-а-а!!!

Кей’ла опустила лицо – когда б смогла, то заткнула бы уши. Но не могла. Было больно. Больно так сильно, что прошлые часы ей казались лишь ласками. Теперь уже не помогало медленное дыхание, раны рвало то острой, то тупой болью, в животе что-то давило, тянуло вниз, словно желая вырваться наружу.

Она сперва взглянула на свои ноги, потом на черную лужу внизу и только после – на лежащую рядом голову. Та моргнула ей уже дважды – а может, ей так лишь показалось? Это было быстрое моргание, а что она знает об отрубленных головах? Может, они и моргают от скуки? В конце концов, непросто сделать хоть что-то, когда нет тела, рук или ног, когда нельзя почесаться или уйти, и приходится лежать там, куда тебя запинали, – и моргать. Распухший язык наполняет рот, а потому она не может прищелкивать, или улыбаться, или даже говорить – это было бы сложным без легких и гортани. И…