Роберт Вегнер - Сказания Меекханского пограничья. Небо цвета стали

Пока же ему приходилось довольствоваться горстью горящих фургонов и страхом, с каким их гарнизоны ожидали неминуемого.

А неминуемое пришло в миг, когда большая часть огней начала угасать. Се-кохландийцы ринулись на штурм ослабленных конструкций. Ударяли только там, где огонь причинил самые серьезные разрушения, атака велась в кругу жилых фургонов, где пламя выгрызло в дереве крупные дыры. Йавениру не нужны были глаза, чтобы это увидеть, тысячи ног, ударяющих в землю, веревки с крюками, взмывающими на догорающие остатки, дыры в оборонительной линии. И горсточка испуганных бунтовщиков-Фургонщиков, встающих на последний, безнадежный бой. Во тьме поглотила их волна его воинов.

Внутренности атакованных укреплений наполнились звоном оружия и воплями людей.

Огонь. Этого можно было ожидать. Эмн’клевес Вергореф глядел на пылающие фургоны.

У них имелось совсем немного времени, чтобы как следует приготовиться к сражению. «Клянусь Гривой Лааль! Даже обычный жилой фургон может сделаться частью неприступной твердыни, если у его гарнизона будет достаточно времени». Внешние стены и крышу обкладывали свежесодранными шкурами скота или мокрыми набитыми доспехами, снятыми с конских спин, под них подсыпалась земля, а перед фронтом вбивались заостренные колья. Только вот кочевники не дали им для этого времени. Верданно едва успели выстроиться. Да и не было у них ни довольно скота, чтобы покрыть все фургоны шкурами, ни достаточного количества воды, чтобы спасаться мокрыми попонами. Рассчитывали на то, что ночь позволит им выкопать рвы, вбить колья и приготовиться к обороне.

Эти работы продолжались перед главным лагерем, потому в каком-то смысле жертвы защитников внешних лагерей не пропали зря. И все же, как он сумел подсчитать, при первой атаке они потеряли четыре Листа, а при второй – еще три. В полосе смерти, которые те должны были создавать вокруг Мертвого Цветка, остались широкие дыры. Эмн’клевес явственно видел места, где враг сумеет пойти на штурм главного лагеря, не опасаясь обстрелов с фланга.

Рассвет – он был в том уверен. Ударят на рассвете.

– Помни, кто тебе противостоит.

Анд’эверс вырос рядом с ним так быстро, словно тьма породила его.

– Помню. И все же я рассчитывал, что Листья удержатся хотя бы до рассвета. Днем мы могли бы попытаться вывести из них часть людей.

– Там остались одни добровольцы. Полагаешь, они не знали, что их ждет?

– Знали. И все же…

– Теперь мы знаем наверняка: он там. Узнаю эту смелость… Одноногая Птица, Лис Степей, Молния Галлега. И он – это он. Не болеющий старикан, что прячется в шелковых стенах Золотого Шатра, но тот самый сукин сын, который покорил Степи и нас – а еще почти поставил на колени империю.

– Ты говоришь это, чтобы сломить мой дух?

Было темно, и они не глядели друг на друга, а потому пользовались обычным анахо . Тем, в котором о значении слов приходится догадываться из интонации и контекста.

– Дружище, – это было странное «дружище», почти ласковое и совершенно непохожее на кузнеца, – твой дух – велик, как зад Белой Кобылы, и тверд, как Ее копыта. Его не сломить. Я говорил с людьми, они рады, что командуешь ты. Они готовы к схватке с Йавениром и знают, что под твоим руководством мы задержим их на день, два и даже три, если понадобится. Будем делить воду для лошадей, а сами – пить собственную мочу. А потом – как знать, может, прибудут остальные обозы, а может, и сам Ласкольник во главе двадцати тысяч всадников. Милость Владычицы Степей – капризна.

– Милость Владычицы Степей нисколько меня не касается. Если она желает помочь, пусть принесет нам дождь, а лучше – дней на десять, чтобы им пришлось атаковать только пешим ходом и чтобы огонь не мог зажечь ни стебля травы. Или пусть даст нам двадцать тысяч конных. А если не желает помогать, то пусть убирается отсюда, чтобы, умирая, я не слышал стука Ее копыт.

Он не смотрел на Анд’эверса, а потому услыхал только его тихий смешок.

– Смелые слова. Я знаю таких, кто поставил бы тебе их в упрек.

– А я – таких, кто со мной согласился бы.

Установилось молчание. Формально кузнец стал в иерархии ниже Эмн’клевеса, он должен был держаться подальше от передовой, чтобы принять командование, когда караван снова двинется в путь. Но на самом деле важным оставалось лишь то, что нынче он не играл уже никакой роли в жизни лагеря Нев’харр. Но только дурак пренебрег бы его опытом.

– Это не имеет значения, – нарушил тишину боутану . – А завтра мы узнаем, как далеко нынче наши.

– Хм… И каким же способом?

– Если эти грязные козолюбы атакуют быстро и во всю силу, значит – они уже близко. Если не станут спешить, тогда остальные обозы далеко – или их уже разбили. Помни, что нам неизвестно, где еще трое Сынов Войны.

– Далеко.

– Откуда тебе знать?

– Потому что если бы Йавенир верил, что они справятся сами, то не появился бы здесь лично. Нет. Он захочет командовать каждым боем самолично, чтобы слава снизошла на него одного. А они нападут быстро, чтобы сломить нас завтра, – и он использует для того сахрендеев.

Сахрендеи. Они весь день стояли в стороне, и теперь было понятно почему. Отец Войны придерживал их для главного штурма, в котором никто не станет брать пленных.

– Я знаю тех, кто ждет не дождется встречи с ними.

Кузнец показал ему сжатый кулак. Простейший из знаков анахо’ла . «Стоим». Да, стоим и ждем, поскольку ради этого мы сюда и прибыли. Нечего больше болтать.

– Что говорят колдуны? – спросил он.

– Как всегда, – пожал плечами Анд’эверс. – Бормочут что-то без смысла. Знают, что шаманы Йавенира где-то готовятся к бою, но пока что якобы это не выглядит слишком опасно. Полагаю, что настоящие жереберы ударят завтра, когда выспятся. Кроме того, Хас и Орнэ непрерывно кружат по южному краю лагеря. Говорят что-то о сборе духов, которого не должно быть – или которое происходит в поганом месте. Выглядят словно пара исхудавших гончих, взявших странный след и не знающих, броситься вперед или сбежать.

– Прикажи им отправляться спать. Ты, пожалуй, единственный, кого они слушают.

– Хорошо.

Кузнец обернулся и сделал несколько быстрых шагов в ночь.

– Мне жаль насчет Фер’бонеха, – донеслось из темноты.

Да. Фер’бонех. Материны глаза, фигура отца. Он сам вызвался в один из Листьев, и ничто не могло его удержать. А теперь остатки фургонов догорали в том месте, где он служил.

Эмн’клевесу хотелось ответить грубо, но из уст того, чьи двое сыновей как раз сражались в одном из внешних лагерей, это «мне жаль» прозвучало искренне.

В темноте долины зажглись огоньки. Кочевники готовились к следующей атаке.

– Прош… пошу, пошу, пош-ш-ш…