Роберт Вегнер - Сказания Меекханского пограничья. Небо цвета стали

«И это будет хорошей наукой для остальных. Не пытайтесь добраться до Черного Ястреба, мои Сыны. Возможно, он и одноног, но когти от этого не менее остры, чем всегда».

Йавенир взглянул на стоящую рядом невольницу. Нет, не невольницу – он не думал о ней так уже долгие месяцы. С момента, когда ее чудесное целительное прикосновение развеяло в его сознании туман старческой немочи, а мускулам вернуло бодрость, которой он не помнил многие годы. Если бы не она, этим псам-Фургонщикам и вправду могло удасться застать его врасплох.

«Кровь, пролитая нынешней ночью, жертвуется ей, как и победа завтрашнего дня. Она заслужила».

Воины, которым придется идти в первую атаку, готовились старательно. Держали большие плетеные щиты, обложенные свежесодранными шкурами, легкие лестницы, веревки с крюками, которые собирались забрасывать на фургоны, чтобы их раздвинуть; вязанки фашин и хвороста, баклаги и кувшины. Большинство отложили луки, слабо полезные в темноте, взяв вместо них в руки сабли, топоры, тяжелые ножи, дротики и копья. На набитые кафтаны набросили панцири из жесткой кожи.

Отец Войны улыбнулся. Его люди умели быстро превратиться из умелой конницы в упорную, боевитую пехоту. Может, и не так хорошо вооруженную и вышколенную, как имперская, но не уступающую ей отвагой и ожесточенностью.

Он махнул рукою, и в темноте раздались звуки свистков. Началось.

Лагерь верданно был виден издалека, потому что над фургонами горели факелы. Выглядел он словно цветок – и, кажется, он именно так и назывался, Йавениру же приходилось сражаться с так поставленным лагерем лишь единожды. Это было во время первой войны с Фургонщиками и закончилось резней всех, кто находился внутри. Только вот тот караван насчитывал каких-то шесть сотен фургонов, а этот – вдесятеро больше.

В десять раз больше жаждущих глоток.

Йавенир взмахнул рукою снова, свистки унесли весть в ночь, и идущие впереди штурмовых отрядов воины зажгли факелы. По одному на группу.

Вокруг каравана запылали все новые и новые огни. Десятки и сотни. Не всех их несли кочевники штурмовых отрядов, но это тоже был элемент игры на страхах врага. Пусть знают, что мы идем. Пусть видят сотни огоньков и задумываются, за какими движется смерть, а какие несут одинокие люди. Пусть распылят силы вдоль всей линии обороны. Когда мы займем позиции, все факелы погаснут, оставляя наших врагов с сердцами, охваченными страхом.

«Огонь, – ухмыльнулся он, – истинный союзник захватчиков. Неудержимая сила, прущая вперед, кормящаяся всем, что может переварить». Йавенир видал уже, как его жереберы раздували пламя, плавившее камень. Здесь не будет нужды в таком усилии, дерево, пусть и специально защищенное, остается деревом.

Он оценил расстояние, какое прошли его отряды. Достаточно.

Вождь взмахнул рукою в третий раз, и флейты снова понесли приказы во тьму. Во мгновение ока все факелы погасли.

Установилась тишина. Абсолютная, даже ветер словно сник, спрятался в какое-то укрытие, испуганный тем, что сейчас начнется.

Первая атака должна была пойти на те лагеря, что поменьше, разбросанные вокруг главного. Каждый состоял из нескольких десятков фургонов, поставленных в обычный круг, с гарнизоном не больше двух сотен человек. У верданно было мало времени, чтобы окопать их как следует, не успели они вбить вокруг заостренные колья или вырыть ров, что замедлили бы атаку, Йавенир же не собирался давать им шанс исправить положение. Тем более что днем атака на эти лагеря была бы опасней, поскольку каждый из них находился на расстоянии выстрела из двух других и в досягаемости стрел из баллист, которые были у Фургонщиков в главном лагере. Но ночью… Если тебя не видят, то не могут и попасть. Кроме того, Йавенир издал приказы, чтобы меньшие племенные шаманы, не заслужившие титул жереберов, производили замешательство в мире духов. Колдуны верданно пока тоже не дали о себе знать, но наверняка ведь будут начеку. Всю ночь. А уставший колдун – не колдун.

Вождь хлопнул в ладоши трижды, и в небо взлетела горящая стрела.

– Аг сайе!!! Аг сайе!!! Аг сайе вара-а-а-а!!!

Спешенные кочевники атаковали. В темноте, без единого факела и без обстрела врага. Он видел это уже множество раз: внезапный рев тысяч глоток, топот ног, стук лестниц, упираемых в борта, и…

Вот! Лязг стали и стоны людей. Слышные даже с такого расстояния. И отзвук рубленных топорами досок. Как и должно.

И как и должно, меньше чем после сотни ударов сердца его воины отошли. Растворились во тьме, оставляя обороняющихся в удивлении и растерянности. Как это? Все? Мы их отбили?

В нескольких десятках мест загорелись одинокие огоньки, быстро умножаясь и собираясь в большие группки. Укрытые за щитами лучники натянули оружие и послали пылающие стрелы в сторону фургонов: туда, где некоторое время назад подложили вязанки хвороста и сушняка и где к бортам повозок привесили меха и кувшины с маслом и топленым салом.

Огонь, первородный сын матери войны.

В десятках мест борта загорелись. Сперва неохотно, особенно там, где окружности состояли из боевых фургонов, но ведь не им нужно было загореться. Главной целью служили круги из жилых фургонов. Хворост и сушняк подкладывали под них, поливали маслом – и вот пришло их время. Согласно плану, подожгли каждый круг в трех-четырех местах сразу, чтобы распылить силы обороняющихся. Через несколько мгновений пламя выстреливало уже на несколько футов вверх, заставляя Фургонщиков прятаться и освещая поле битвы золотыми огнями.

Из дюжины кругов целых семь были выставлены из обычных жилых и транспортных фургонов, у верданно просто не хватило боевых повозок, чтобы защититься как нужно. Там огонь безумствовал сильнее всего, перескакивая с доски на доску и вырастая на глазах. Обороняющиеся пытались гасить его, лили воду, сыпали землю, забрасывали на борта какие-то тряпки. Впустую. Огонь кочевников, если уж вгрызался, не желал гаситься ничем, да и фургоны теперь оказались прекрасно освещены, и каждый защитник, хоть на миг выставлявший голову над бортом, должен был понимать, что может получить стрелу.

Старик легко улыбнулся. Он почти почувствовал это снова – ту дрожь победы, ощутимую кончиками пальцев, когда ты сидишь в седле во главе стотысячной армии, а враг – уже почти разбитый – только ждет последнего удара. Хотя нынче это была лишь слабая тень подобного триумфа, истинная победа придет завтра, когда запылают все фургоны, а из трофеев насыплют холмы высотой в тридцать футов. А прежде наступит тот момент, как раз перед атакой на сердце лагеря, когда уже никто и ничто не отберет у тебя победу, – миг сладости большей, чем даже вид кургана вражьих голов перед тобою.