Николай Петри - Судороги Земли

В эту ночь в домах, гудящих словно потревоженные ульи, долго не гасли лучины. Когда усталость сморила самых говорливых и беспокойных, пришли ОНИ… Было ИХ много. Значительно больше, чем самих поселенцев.

…Первыми загорелись крайние избы. На крики прибежали соседи, готовые потушить пожар. Но ОНИ встретили поселенцев ровным молчаливым строем и не пропускали к мятущимся в пламени людям. Когда пришли воины, врагов было уже так много, что за мечи пришлось браться всем. Глава рода возглавил атаку, ещё не зная, что за противник находится перед ним. Это стоило жизни многим молодым воинам, потому что такого врага они никогда не видели. У НЕГО можно было отрубить руку, но рука эта продолжала царапать землю и ползти, цепляясь за траву длинным скрученными ногтями. У НЕГО можно было отсечь ногу, но она самостоятельно продолжала двигаться, облитая багровым светом пожарища. У НЕГО можно было отсечь голову, но и без неё ОН продолжал теснить поселенцев, пиная собственную голову длинными ногами… Глава рода приказал женщинам разводить костры, и в эти бушующие жаром горнила трое кузнецов большими щипцами бросали отрубленные части тел.

…Бой продолжался больше двух часов. Поселенцы стали уставать, и не заметили, как ОНИ обошли воинов с тыла. Пришлось делить рать на две части, чтобы не позволить ИМ добраться до женщин и детей, собравшихся в центре поселения. Ночь на удивление выдалась пасмурной, поэтому глава рода приказал поджечь несколько домов, чтобы осветить поле боя. При свете яркого пламени всем стало ясно, что ИХ слишком много. Тогда за оружие взялись старики и подростки, а на долю женщин выпала страшная обязанность собирать разрубленные тела и бросать их в гигантские костры, в которые превратились дома поселенцев.

…Перед рассветом пошёл дождь. Это оказалось благом, ибо от нестерпимого жара, в кольце которого оказались поселенцы, у многих на лицах лопалась кожа, скручивались волосы, вспыхивала одежда. Но и на НИХ огонь действовал столь же уничтожающе…

Когда рассвело, люди с ужасом осознали, что потеряли третью часть воинов, нескольких женщин, двух стариков. Четыре семьи сгорели в своих домах. Но самое страшное было то, что от поселения остались лишь головни. Из всего множества построек уцелело пять домов, в которых разместили детей и женщин.

В течение всего дня люди добивали ИХ, так до конца и не разобравшись, кто ОНИ, откуда пришли и почему так озверело напали на поселение?.. Многие потом утверждали, будто во время ночного боя слышали голоса своих родных и близких, в разное время нашедших последний приют на погосте за рекой. Страшным рассказам не верили, но очевидцев оказалось так много, что пренебрегать ими стало невозможно.

Тогда Совет постановил извлечь из земли все трупы и сжечь их на погребальном костре. Старики были против кощунства и наотрез отказывались принимать участие в святотатстве, однако дальнейшие события повлияли и на них. При вскрытии одной из могил пострадали двое молодых воинов: они получили рваные раны в тот момент, когда, не вскрывая гроба, поместили его на горящие брёвна.

…Несколько дней горел погребальный костёр, а потом все стали замечать, что земля под избами начала проседать. Совет посчитал это место проклятым и решил искать для поселения новое. Баба Марфа две недели бродила по окрестностям и нашла…»

Зодчий оторвался от чтения. «Не удивительно, что своим детям они об этом ничего не говорят…» — подумал он.

Старик библиотекарь по-прежнему сидел, склонившись над книгой, и издали казался огромной нахохлившейся птицей. Зодчий потёр глаза — на улице наступал вечер, становилось трудно разбирать мелкий ажурный текст. Зодчий слегка пошевелился. Старик тут же расправил согнутую спину, вопросительно взглянув на заставника.

— Лампу можно? — попросил Зодчий. Ему хотелось закончить книгу сегодня. Что-то внутри подсказывало: читай сейчас, другого раза может и не быть…

Библиотекарь принёс зажжённую керосиновую лампу. Немного постоял рядом, через плечо заглядывая в рукопись. Но Зодчий не видел старика — он читал…

«…Его принесли под вечер. Говорить он не мог, только смотрел на всех безумным взглядом и тряс головой.

— Сильно его во время Перехода помяло, — сказал Клим. — Наверное, умрёт…

Повитуха баба Аноха не согласилась:

— Пустое говоришь! В глазах ещё не потух огонь жизни. Выживет. Обещаю…

А потом за один месяц в поселение принесли сразу пятерых и н о м и р я н. Один умер через неделю — его не смогли освободить от странной вещи, росшей прямо из груди. Остальные четверо скоро поправились и были приняты Советом, как члены рода…

К концу года в поселении проживало уже девять иномирян. Именно тогда открылась страшная правда: потомство, на которое так рассчитывал род после Второго Изгнания, оказалось ущербным. Дети от брака с пришлыми рождались уродцами, и повитуха Аноха наотрез отказывалась давать им имена. Иномирянам запретили иметь детей. Но запрет оказался нарушен, и тогда Совет изгнал иномирян из поселения. Отныне они должны были жить отдельно — на границе мира. И называли их теперь иначе — в ы х о д ц ы…

Две женщины, связавшие свою судьбу с иномирянами, захотели уйти вместе с мужьями. Род разрешил. Так образовались Первая и Вторая заставы. Но Совет не мог оставить своих женщин без поддержки и стал один раз в месяц отправлять им продукты.

Первая женщина прожила со своим мужем 17 лет и вернулась в поселение, после того, как мужчина погиб во время «громового» Перехода. Вторая женщина погибла вместе со всеми обитателями заставы, когда в мир впервые пришли зывуны…»

Зодчий закрыл глаза, с хрустом потянулся. «Пожалуй, на сегодня хватит…», — подумал он и встал. Старика на прежнем месте не оказалось. Выходец решил воспользоваться его отсутствием. Подойдя к ближайшему стеллажу, он осторожно провёл кончиками пальцев по разноцветным корешкам. С шумом втянул в себя воздух, насыщенный запахами пыли, кожи, дерева и ещё чего-то неуловимого, но приятно-знакомого. Так может пахнуть только здесь — в библиотеке. Только здесь — в каждом томе, в каждой странице квинтэссенция мысли, способная одной фразой, одним словом перевернуть душу пытливого читателя.

Чего стоят одни лишь имена: Декарт, Сенека, Дидро, Шопенгауэр… Зодчий прошёл к следующему стеллажу. Снова удивился — никакой систематизации. Рядом с гностиками стоят книги по медицине, сонеты Шекспира мирно соседствуют с письмами Луциана, а раритетное издание Карамзина тихо пылится в обществе нескольких книг, судя по переплёту, изданным не позднее двух десятков лет назад…