Николай Петри - Судороги Земли

Вальтман прервался, нашёл глазами Ловсина, спросил его:

— Что вы можете сказать, просмотрев её.

Валерка встал, подошёл к компьютеру, нажал несколько кнопок, запуская короткий видеоролик. По мере того, как на экране мелькали кадры, принялся комментировать:

— Денис при подготовке научного эксперимента всегда отличался педантичностью. Часто эта черта его характера вызывала недовольство окружающих. К счастью, не в данном случае. Жаль, что из-за маломощности аккумулятора он задействовал не всю цепь приборов — в этом случае картина была бы более понятной. Однако и имеющейся информации вполне достаточно, чтобы утверждать: Деґнис так и остался возле выбранного для эксперимента дерева.

Вальтман удивлённо посмотрел на говорившего.

— Поясните, — попросил он.

— Лавры Дэвида Копперфильда никогда не прельщали Дениса. — Ловсин повторно запустил видеоролик. — Его всегда интересовала только наука в чистом виде. Он бы и пальцем не пошевеґлил, чтобы разыграть кого-нибудь, либо ввести в заблуждение. Его кредо — абсолютная чистота эксперимента.

Ловсин указал на гору схем, карт, сводок с множеством пометок, сделанных аккуратным, биґсерным почерком Дениса.

— Чтобы разобраться во всём этом, нам нужно два-три дня. Только после этого мы сможем предґложить вам алгоритм оптимальных действий.

— Но… — начав фразу, Вальтман с большим трудом сумел её закончить: — вы думаете, он жив?..

Вместо Ловсина ответил Мэд Олдин:

— Денис жив, и мы найдём его. Обязательно найдём!

В эту ночь Денис не спал. Покрутившись несколько долгих часов на жёсткой скрипучей койке и почувствовав, что его мозг вот-вот взорвётся от тяжёлых раздумий, он вышел из дома. Постоял некоторое время недалеко от двери, осмотрелся. Перед ним чернела двухсотлитровая железная бочка, наполненная дождевой водой, стекавшей в неё по изломанному во многих местах водостоку. Денис с наслаждением окунулся в пахнущее ржавчиной нутро, чувствуя, как живительная влага уносит боль и остужает раскалённую голову. Он проделывал эту процедуру ещё и ещё, пока не понял, что теперь может дышать, думать, жить…

Недалеко от бочки нашлось хромое кресло-качалка. Денис осторожно опустился в него, боясь нарушить спокойствие и лёгкость, возникшие в его голове после прохладного «душа». Качалка тонко поскрипывала полозьями по песку, отвлекая от надоевших за ночь мыслей. Денису показалось, он задремал…

Во сне к нему опять пришло яркое видение лесного вихря. Подсознательно готовый к его появлению, Денис сумел обнаружить новые подробности. Удалось это благодаря тому, что он наблюдал за происходящим не своими глазами, а так, если бы следил за всем со стороны. Именно по этой причине сумел уловить момент зарождения вихря-воронки. Он возник в тот короткий миг, пока Денис аккуратно прорезал кору сосны блестящим эллипсом пильной цепи. Удивительным было другое: вихрь возник не за спиной человека, а прямо перед ним, словно вырвавшись из неглубокого реза, и лишь затем мгновенно переместился за спину.

…Его разбудил Агути. Мужчина гремел кухонной посудой под навесом, примостившимся рядом с домом, недалеко от входной двери. Денис умылся в той же бочке, где принял ночной душ, вытерся длинной тряпкой непонятного цвета, после чего прошёл под навес.

Агути готовил нехитрый завтрак. Денис с удивлением смотрел на то, чем мужчина «сервирует» стол. Здесь были преимущественно консервы, но какие!

Денис взял в руки тушёнку, с изумлением прочитав год выпуска — банку изготовили в СССР задолго до его рождения!

Денис сглотнул комок, подступивший к горлу, и поймал ироничный взгляд Агути.

— За своё здоровье можешь не волноваться! — успокоил он.

Денис продолжал вопросительно смотреть на улыбающегося мужчину.

— Независимо от того, в каком году консервы изготовлены, — принялся объяснять Агути, — здесь они не больше года…

Скоро к ним присоединился Гоблин — худой, высокий парень лет двадцати пяти, «водонос», обладатель смешливой физиономии и большой знаток «нематов». Последним появился хмурый мужчина, имени которого Денис ещё не знал, но не сомневался, что именно он вчера от души «приложил» его камнем из пращи.

Завтракали в полном молчании. Потом также молча разошлись. Денис остался под навесом вместе с Агути, который, согласно графику, вывешенному здесь же на листе голубого пластика, дежурил на кухне. Денис помог убрать немудрёную посуду, по-прежнему ничем не выдавая своего нетерпения подробнее узнать историю каждого обитателя своего нового дома.

Агути не спеша вытер стол огромной тряпкой, которая больше походила на маскировочный халат, чем на полотенце. Потом прошёл к ободранному дивану, помнившему, наверное, ещё барона Врангеля. После чего не торопясь закурил.

— Спрашивай… — великодушно разрешил он.

Дым струился из его ноздрей, плавно уплывая вверх.

Денис задумался. Вопросов накопилось столько, что было страшно задавать первый. Казалось, стоит его сформулировать, как остальные, не менее важные и злободневные, тут же обрушатся лавиной сведений и навсегда похоронят сознание под многотонной тяжестью новых знаний. Впрочем, страхи были мнимыми, потому что Денису уже неоднократно доводилось работать с пластами информации подобной ёмкости.

— Почему вы так странно называете друг друга: Агути, Гоблин, а третий ваш товарищ так и не представился? — наконец, заговорил Денис.

— Не обращайте внимания, он… своеобразный человек. Что же касается прозвищ, то… — Агути ненадолго задумался, продолжая увлечённо пускать струйки дыма. — Видите ли, каждый из нас пришёл в этот мир, когда здесь уже были свои обитатели. Они задолго до нас создали стереотип поведения, и нам оставалось лишь воспользоваться сложившимися правилами. Запомните: здесь никто и никогда не называет своего настоящего имени! Только прозвище, которое выходец получает, прожив некоторое время на заставе.

— Я считал, что прозвище должно хоть в какой-то мере отражать либо облик, либо поведение человека… — задумчиво произнёс Денис.

— Так и есть.

— Но почему Агути?

— Видимо, вы малознакомы с биологией?

Денис не согласился:

— Отчего же…

— Агути, — с улыбкой на губах заговорил мужчина, — это грызун из Центральноамериканских тропиков. Его другое название — горбатый заяц… К сожалению, за пять десятков лет я так и не избавился от недостатка сильно сутулиться при ходьбе.

— Хорошо. С вашим прозвищем как будто понятно. А Гоблин?

— Когда парень попал в Зокон, он месяц не мог ничего говорить, кроме слога «го». Потом ему удалось освоить ещё кое-какие звуки, но они мало походили на человеческую речь. Он страшно сердился по этому поводу, и даже ругался. Однако ругательство было безобидным — «блин». Так он и ходил несколько недель, надоедая всем одной и той же фразой: «Го…» «Блин!».