Роман Носиков - ПЕПЕЛ В ПЕСОЧНИЦЕ

— Буду блевать, — честно предупредил Максим.

— Да, блюй на здоровье. Только головой не верти.

— Знаешь, — задумчиво сказал Максим, — есть у меня подозрение, что это такое элемент моего квеста.

— В смысле?

— В смысле, что вот, к примеру, в русских сказках герою полагается износить семь пар железных сапог, истереть семь железных посохов и сгрызть сколько-то, я уже не помню, железных хлебов. А у меня так получается, что я постоянно блюю. Ну, просто постоянно. Наверное, в этом и есть смысл — я должен очень много наблевать.

Ибрагим задумался, поулыбался.

— Вообще-то ты в чем-то прав. Я первые два курса учебы постоянно блевал. То от усталости, то под дых кто заедет, то жрать всякую дрянь заставляли. Ты вот пробовал когда-нибудь живую лягушку сожрать? У нас такой зачет был.

Максим стиснул зубы и промолчал. Его уже мутило.

В день перед вылетом Максим в последний раз навестил каптенармуса, который выдал индивидуальный медальон с чипом и выгравированным именем, спросил о вероисповедании Максима, получив ответ, навесил на цепочку с медальоном православный крестик и сообщил, что на исповедь обращаться к капеллану службы поддержки майору Льву Исааковичу Брайнбергу, комната 7-б.

«Хрена вам, а не исповедь, тем более майору, тем более Брайнбергу» подумал Максим, вежливо поблагодарил и вышел.

В его комнате уже ждал Иван Александрович со стопкой листов исписанных от руки — зрелище в середине двадцать первого века не очень привычное.

— Начальство велело картриджи экономить. — увидев изумленный взгляд Максима, пояснил он.

«Интересно, что экономили чиновники, когда в ходу были гусиные перья? Гусей?» подумал Максим, а вслух сказал:

— Есть какие-то новости?

— Есть. — ответил Иван Александрович, и по его голосу Максим понял, что сейчас ему будет очень плохо.

— Какие? — сиплым голосом спросил он и закашлялся.

— Семью вашу мы по-прежнему найти не можем. Но пришли сведенья о вашем деде. Он обнаружен мертвым в своем доме в Подмосковье. Согласно протоколу участкового, он был убит двумя выстрелами в грудь предположительно из девятимиллиметрового пистолета. Вскрытие провести не удалось в связи с активностью местных банд мародеров. Его похоронили прямо во дворе.

«Во дворе. Могилы во дворе».

— Скажите, в его доме были детские игрушки?

— На видеопротоколе был виден очень дорогой детский музыкальный центр. Он был только что куплен и еще не распакован. Участковый сразу заметил его потому, что сам хотел купить такой же дочери, но не хватало денег. Очевидно, ваш дед очень любил свою правнучку. К сожалению, другие комнаты с видеокамерой не осматривались — началась перестрелка с бандой, в которой участковый был убит.

— Понятно. Спасибо.

— Ни, о вашей жене, ни о дочери, ни о родителях нет никаких вестей. Возможно, что они выехали куда-то все вместе, организованно.

— Возможно. Спасибо.

На Максима сразу навалилась усталость, и он присел на тумбу в коридоре. Иван Александрович грузно, по-медвежьему ступая, подошел, присел на корточки.

— Ты как, сынок?

— Нормально, спасибо.

— Что ты все заладил «спасибо» и «спасибо»? Может, помянем?

В руках Ивана Александровича оказалась симпатичная серебристая фляжечка с крохотной аккуратно гравированной стопочкой. Из Максима же как будто вытащили хребет. До этого момента он, не смотря на то, что убивал, видел множество трупов, его самого пытались убить, все еще считал смерть некой абстракцией, вещью, которая может приключиться скорее с ним, но никак не может коснуться дорогих ему людей. Ведь умри Максим, это было бы печально, но более или менее справедливо и возможно. Но как может быть, чтобы умирали, были убиты люди гораздо лучше, честнее, благороднее, чем он сам? Такие люди, которых Бог должен бы держать как на ладони? Просто запить смерть деда водкой, коньяком или что бы там ни было в этой фляжке, Максим не мог — не получалось.

— Нет. Спасибо.

Максим встал и, не попрощавшись, вышел.

Идти особо было некуда, до вылета оставалось еще пять часов, и Максим решил прогуляться в гостиничном парке. В парке быстро темнело. Максим сразу свернул с большой аллеи на маленькую, с нее на тропинку и скоро оказался возле разрушенной беседки. Когда-то, когда у беседки была крыша, она была похожа на грибок, под которым кругом стояли маленькие скамеечки. Крыша рухнула на бок и теперь, если смотреть со стороны крыши, конструкция напоминала щит и торчащий из-за него меч, а если посмотреть с обратной стороны, то центральный столб с поперечной балкой были похожи на огромный деревянный крест.

Максим взял одну скамеечку, оттащил ее немного в сторону, сел и стал смотреть на крест. Если смотреть вот так — сидя, то крест своим черным силуэтом как раз перечеркивал восходящую луну. Красиво.

— Красиво. Завхоз уже сколько времени покушается починить — я не даю.

Подошедший мужчина был полон, имел черную кудрявую бороду, густой бархатный голос и ярко выраженный еврейский нос.

— Лев Исаакович Брайнберг.

Мужчина протянул руку. Неопределенно так подал — можно было, и пожать и поцеловать. Выверено подал. Максим подумал и пожал.

— Всех новичков всегда нахожу здесь. Наверное, это такой закон души — если поблизости есть сад, то в минуту сомнения человек обязательно в него придет. Этому закону столько же лет, сколько и человеку.

— Преследуете?

— Ищу. Когда Адам согрешил и решил скрыться от Бога в Эдемском саду, то Бог вышел на его поиски. Ходил и звал.

— Я не слышал.

— И я когда-то не слышал. Можно присесть?

— Что вы, батюшка, словно нечистая сила, разрешения на все спрашиваете? Садитесь, конечно.

Лев Исаакович присел рядом, достал из внутреннего кармана куртки трубку, вкусно причмокивая, закурил.

— А вам разве курить можно?

— Как моя Еленочка умерла, и я решил принять постриг, я имел счастье некоторое время жить на Афоне. Тамошним уставом курение допускается — многие курят. А у нас не запрещается. Не одобряется, конечно. Но при моем служении, смотрят сквозь пальцы. Уж очень мало желающих на мое место. Трудно с вами.

Максим кивнул.

— Трудно.

— На исповедь не ходите, на литургию — только строем, в голове одна двойная бухгалтерия. Всех забот — то спортзал новый освятить, то оружие благословить. К душе допуска нет.

— Как же вы причащаете?

— Ну, а как же не причастить? Как же вас отпустить на бой и без отпущения грехов, без благословения? Мне же потом вас и отпевать приходится. Я и отпускаю. Просто так. Вот и вам сейчас отпущу.

— Правда?

— Правда. Ступай и больше не греши.

Какое-то время они сидели молча. Лев Исаакович курил, пуская клубы ароматного дыма в чернеющее небо. Максим встал.