Роман Носиков - ПЕПЕЛ В ПЕСОЧНИЦЕ

Он вспомнил только-то состоявшийся разговор:

«— Скучаешь?

— Нет».

Мужик! Как круто сказал! Мужик! Сковородки тефлоновые тебе вилкой царапать, да носки по квартире разбрасывать! Вот и весь мужик. Нет, ты не скучаешь по машине и квартире, и по тому Максиму в пиджаке и галстуке ты не скучаешь. Он глупый, пошлый, дрянной человечишка. По Ангелке ты скучаешь. По любви к ней. По тому, как был готов все отдать за свидание с ней. По тому, как сирень по ночам в парке обворовывал, когда денег на букет не было. И приносил в шесть утра к двери, не зная, что мать ее сметет все веником — и в мусорку.

Будет это у тебя потом? После щелчка? А если она где-то рядом? Ели ее можно найти? Например, по номерам машины? Тебе же приходила в голову эта мысль! Почему же ты ей не воспользовался? Обида не позволяла?

А потом, если тебя найдут, твой протухший труп, оскалившийся и обглоданный крысами, покажут твоей жене на опознании? Это все на что ты способен? Обидеться до смерти за то, что себе охотно простил? На прощальную жалкую улыбку в морге: извини, но у меня не вышло? Это все что ты есть?! Выбирай! Выбери немедленно! Вот парк и детский смех, и твои ноги шуршат по осенней листве, и вот темнота с твоими белыми глазами. Выбери сейчас. Выбери. Сделай хоть один мужской поступок в своей жизни!

Максим посмотрел в лицо врагу. Над ним стоял вожак. Он был тоже ранен — правая рука висела, и пистолет он держал в левой. Его шатало от контузии. Максим ударил его ногой в коленную чашечку. Грянул выстрел и вожак упал. Пуля пробила правую руку чуть выше локтя, но чувствовать боль было некогда. Максим левой рукой схватил лежащий рядом автомат и положив его на ногу вместо сошек, выстрелил в поднимающегося убийцу. И еще раз. И еще, на тот случай, если промахнулся. Кинул автомат на грудь и дал очередь назад, туда где последний раз видел направленный на него ствол. Поглядел назад, поискал глазами парнишку с пистолетом. Тот лежал глазами в небо, а светлую куртку заливало красное пятно.

Максим успел просипеть в рацию:

— Сева, я трехсотый [1] Трехсотый (300) — термин на армейском языке означающий раненого. Соответственно, двухсотый означает — труп. , тяжелый трехсотый.

И отключился.

Очнулся он от того, что его трясли. Он открыл глаза и увидел светлеющее небо с Венерой и себя на носилках. Без маски.

— Черт! Макс! Ты нас напугал. — голос Севы в наушнике слегка подпрыгивал, — Я думал, что ты копыта отбросить пытаешься. Рванул впереди всех, вышел из строя. Ты с ума сошел? Умереть захотел? В тебе пять пуль!

— Пять?

— Нет! Я шучу!

— Я помню только три. Две в спину и третья в руку.

— Тебе нельзя разговаривать. А во-вторых, еще две ты получил в левую ногу до того как упал. Он в тебя стрелял непрерывно. Слава богу, что он был контужен как глушенный лосось.

— А что с..

— Детей взяли человек двадцать. В том числе ту, что ты стукнул. Связались с властями, теперь пусть они не знают, что с ними делать. Ты, кстати, знаешь, что детки головы резали? У них в лагере нашли штук пятьдесят. Все свежие. Скорее всего, из Крекшино. Как хоронить теперь — непонятно. Вот полюбуйся.

Сева махнул рукой по направлению к пруду.

Берег пруда был утыкан кольями, на которые были насажены отрезанные человеческие головы. Мужские, женские, детские. Они стояли страшным парадом. Максима несли мимо этого строя к БТРу на носилках и каждая провожала его прощальным салютом. Их глаза были закачены, перекошены, вывернуты внутрь и ни с одной невозможно было столкнуться взглядом. Незнакомые. Все, кроме одной.

— Стойте!

Сева снова бросился к Максиму.

— Тебе нельзя вставать! Немедленно ляг!

Максим показал на голову и приказал:

— Ближе!

Его поднесли переглядываясь.

— Ты, что узнал его?

— Да.

Максим снова закашлялся. Последний раз он видел это лицо улыбающимся. Еще бы, ведь в этот момент руки помогали Ангеле садится в машину. Или обнимали за талию. Действительно красивый был парень. И наверное в момент смерти был не один.

Максим резким движением вывалился из носилок и пополз обратно, в ту сторону, откуда начинался ряд. Во рту снова стало солоно. Он загребал руками землю, траву. Подползая к очередной голове он переворачивался на спину и смотрел. Не то. И это не то. Переворачивался на живот и снова полз. Крепкие руки схватили его за шкирку и пояс, подняли, перевернули и снова уложили на носилки.

— Скажи, друг, тебе нужны все головы?

Сева не улыбался.

— Да. Все. Или еще две. Как получится. Женские. Одна женская. Вторая детская. Девочки.

Максима трясло. Речь становилась обрывочной.

— Все понятно. Так! Понесли лейтенанта. Подносим к каждой голове.

Его снова понесли, но уже в сторону откуда начинался страшный парад.

— Не то.

Еще голова. Оскалившаяся женщина, с всклокоченными волосами, уставилась мертвыми глазами в небо.

— Не то.

Избитые и захваченные на рейде подростки испуганно жмутся друг к другу. Они боятся предположить, что с ними будет, если страшный израненный лейтенант найдет то, что ищет.

— Не то.

— Не то.

И так полсотни раз. Когда последняя голова была позади и его снова понесли к БТРу, Максим схаркнул кровь и спросил:

— Так сколько осталось живых в Крекшино?

— Двое. Женщина беременная и девочка лет трех. Твои?

Максим сделал знак Севе наклонится, и когда тот склонился над ним, вцепился руками в грудные клапаны с такой силой, что приподнял себя с носилок и прохрипел:

— Найди мне их! Слышишь? Найди мне их! Сейчас же.

Мир быстро завертелся, и Максим снова упал на носилки без сознания.

Осеннее утро. Уже не такое яркое как летнее. Слегка сероватое. С прозрачным ветром, гоняющим листву и торопящим деревья сбросить остатки красно-золотой одежды. Северный варвар грабящий византийскую роскошь. По больничному парку идут четверо: осторожно ступает красивая женщина с ребенком на руках, девочка лет трех-четырех подпрыгивает по листве, то отбегая с тропинки то, возвращаясь обратно с охапками осенних листьев, чтобы бросить это богатство в спутников, и мужчина в кресле-каталке. Женщина что-то рассказывает мужчине, делая паузы, когда дочь подбегает слишком близко.

— Павел нас спрятал, когда они пришли. А сам остался.

— Смелый поступок.

Мужчина говорит и потом долго, мучительно кашляет. Женщина подходит сзади и гладит его по спине, придерживая ребенка одной рукой. Отдает ребенка мужчине и катит кресло перед собой. Мужчина строит ребенку рожицу. Вся компания останавливается у берега маленького прудика окруженного белыми лавочками. Женщина подкатывает кресло к скамейке, ставит его на тормоз и садится на скамейку рядом. Девочка убегает к пруду с криком «Уточки! Уточки!».