Виктор Тюрин - Цепной пес самодержавия (СИ)

— Да вы поймите, Сергей Александрович! С нас же головы снесут, ежели с вами…

Спустя десять минут, используя метод кнута и пряника, мне все же удалось уговорить старшего агента, при этом твердо пообещал ему не дать себя убить, а он, со своей стороны, — держаться незаметно и по мере возможности ни во что не вмешиваться.

Когда мы подъехали сумерки уже начали рассеиваться. Было промозгло, слякотно и сыро, как и все последние два дня, впрочем, иной погоды и не могло быть, при температуре +3?С.

"По новому календарю, сегодня, наверно, 1 или 2 марта, — подумал я, вылезая из возка. — Не погода, а мерзость какая-то".

У места дуэли уже стояло два экипажа. Граф, двое его секундантов, военный медик и двое слуг, стоявших поодаль. Сам граф встретил нас холодным, ничего не выражающим выражением лица.

"Это сукин сын умеет держать себя в руках, — невольно отметил я хладнокровие противника, зато штабс-капитан, стоящий рядом с ним, откровенно нервничал. Это было видно по его напряженному выражению лица и закушенной губе. Подойдя к ним, я сказал: — Господа, у меня мало времени, поэтому давайте сразу приступим к тому, ради чего собрались.

Мой спокойный вид и небрежный тон, которым были произнесены эта слова, несомненно, произвели впечатление на всех присутствующих, но в большей степени они повлияли на штабс-капитана. Не удержавшись, он даже бросил вопросительный взгляд на графа. В нем явно читался вопрос: — Во что ты меня втравил, приятель?".

Подпоручик, которому поручили вести официальную часть дуэли, был горд оказанной ему честью, но при этом сильно взволнован. Он старался держать себя в руках, но голос его выдавал.

— Господа офицеры, правила поединка требуют спросить: никто из вас не намерен решить это дело миром?!

В ответ оба противника только отрицательно покачали головами, после чего был произведен отсчет шагов и были утверждены места для дуэлянтов.

— Господа, прошу к барьеру!

Когда поручик и капитан стали на свои места, юный распорядитель, волнуясь, поднял руку, а затем, промедлив несколько мгновений, резко бросил ее вниз, с криком: — Начинайте!

В следующее мгновение раздались выстрелы. Волин успел выстрелить только один раз, но граф оказался быстрее его, и успел его ранить, когда капитан нажал на курок. Пуля капитана, пущенная дрогнувшей рукой, только сорвала погон на плече Бахметьева — Кречинского. Волин вскрикнул, покачнулся, хотел еще раз выстрелить, но в этот самый миг, граф снова нажал на спусковой крючок. Он хотел попасть в грудь, но попал в плечо, заставив капитана отшатнуться, а затем рухнуть на землю. Я еще только развернулся в сторону военного фельдшера, как увидел, что тот уже спешит со своим чемоданчиком к лежащему на земле телу. Быстро подошел к Волину. Лицо его было мертвенно — бледное, но он был в сознании.

— Как ты?, — я наклонился над ним.

Тот изобразил улыбку, более похожую на жуткую гримасу.

— Не могу умереть,… пока эта сволочь… ходит по земле.

— Отойдите! Мне надо его осмотреть!, — отрывисто воскликнул подошедший к нам фельдшер.

Я выпрямился. В этот самый миг подпоручик громко и четко произнес: — Господин граф, если вы признаете свою честь удовлетворенной, то предлагаю считать поединок завершенным!

Бахметьев — Кречинский еще несколько мгновений смотрел на тело раненого Волина, лежащее в грязи, потом произнес с пафосом: — С ним мы закончили, — после чего резко повернул голову и с вызовом посмотрел на меня.

Встретив его взгляд, я усмехнулся, после чего встретился глазами со штабс-капитаном и сказал, спокойно, с некоторой ленцой: — Только отправлю капитана Волина в больницу и буду в вашем распоряжении, господа.

Минут двадцать ушло на обработку ран и перевязку, затем подняв тело капитана, я понес к наемному извозчику, тарантас которого мы оставили невдалеке от места дуэли. Тот уже был перепуган выстрелами, а когда увидел перевязанное бинтами с пятнами крови тело, так прямо затрясся от страха.

— Не трясись. На, держи за свое беспокойство, — и я протянул ему червонец, а затем повернулся к стоящему рядом медику. — А вы, дорогой доктор, езжайте с ним. Здесь вам уже больше нечего делать.

Тот бросил на меня удивленный взгляд, затем спросил: — Почему нечего делать? Нет, погодите! Вы мне должны объяснить!

— Это вам за труды! Езжайте!

Я всунул ему в руку пятьдесят рублей, после чего развернулся и направился обратно. Меня встретило напряженное молчание, которое первым нарушил подпоручик: — Господин Богуславский, почему вы отпустили врача?!

Вместо ответа я встал на место, где был ранен Волин и резко бросил, все еще ожидавшему моего ответа Батюшкину: — Подпоручик! Командуйте!

Тот вместо того, чтобы начать церемонию дуэли, перевел растерянный взгляд на графа и штабс-капитана. Граф пожал плечами, а Левский замялся, хотел что-то сказать, но после того как бросил новый взгляд на меня и окончательно понял, что другого варианта решить исход поединка нет, медленно пошел к своему месту. Он сейчас напоминал человека, идущего на казнь. Юный подпоручик даже забыл сказать слова традиционных формулировок, поэтому к барьеру мы встали в полной тишине. Штабс-капитан остановился, достал револьвер. Он был напряжен как струна, и у меня почему-то создалось впечатление, будто он чего-то ждет. Подпоручик сделал несколько шагов назад, поднял руку… и тут краем глаза я заметил незаметное, скользящее движение правой руки графа к кобуре.

"Вот оно как, господа".

Только я так подумал, как подпоручик громко и звонко крикнул: — Начинайте!

Я выстрелил прямо в центр груди капитана и, больше не обращая внимания на хриплый вскрик и заваливающуюся на спину фигуру, перевел ствол на графа. В руке у того уже был револьвер, но он тут же застыл, оказавшись достаточно благоразумным для того, чтобы вскинуть оружие, — понимал, что все равно не успеет… И все же даже в этот момент не обошлось без бравады. Поняв, что проиграл, зло и нагло ухмыльнулся мне в лицо. Я покачал головой.

— Ты не только подлая сволочь, Бахметьев, да еще, оказывается, метишь в убийцы.

— Не тебе говорить о морали и нравственности, Богуславский! Твои руки по локоть в крови моих товарищей по оружию! Это ты приговорил офицеров, героев войны, к смерти! Ты, кровавый палач…!

— Хватит демагогии. Становись к барьеру.

Ему не хотелось умирать, но он пересилил свой страх и пошел, но, не дойдя до места, остановился. Ему мешало агонизирующее тело капитана, о котором как-то все сразу забыли. Граф замер, и не сводил глаз с тела до тех пор, пока оно не дернулось в последний раз, а затем не замерло в неподвижности. Я видел, как он побледнел, а затем хриплым голосом, не поворачивая головы, бросил своим слугам приказ: — Чего рты раззявили! В экипаж его! Живо!