Виктор Тюрин - Цепной пес самодержавия (СИ)

— Купил. Почти все деньги, что со мной были, отдал за этот наряд.

— Гм. Сколько же оно весит твое украшение?

— Скромно. Полтора пудика.

Он восхищенно покачал головой: — И ты с таким грузом так бежал, что наверно не любая лошадь угонится!

— Это ты что ли та самая лошадь?

— Ха-ха-ха!, — теперь уже развеселился Пашутин.

— Хватит смеяться. Лучше помоги освободиться!

Подавив очередной смешок, полковник сказал: — Извини. Это от нервов. Повернись боком.

— Ну как ты?, — спросил я его, одев пальто.

— Так просто и не скажешь. Ты где остановился?

— На окраине.

— Пошли!

По дороге мы завернули в магазин, купив на последние деньги продуктов и пива. Придя в мой номер, мы сразу выпили по бутылке пива, а потом стали есть. Утолив первый голод, Пашутин как-то резко откинулся на спинку стула, какое-то время смотрел на меня, словно что-то искал только ему известное, потом сказал: — Я ждал тебя и в то время боялся, что ты придешь. Ты был моей последней надеждой, Сергей.

Я пожал плечами в ответ. Это лирическое начало, похоже, было следствием эйфории, когда человек, приговоренный к смерти, начинает понимать, что каким-то чудом спасся.

— Ты мне скажи, зачем тебе надо было идти на такой риск?, — продолжил Пашутин. — Другой бы на твоем месте трижды подумал перед тем, как пойти… почти на смерть. Я тоже не исключение. Знаешь, временами мне тебя просто не понять! В тебе нет ни страха, ни ярости! Словно все человеческое у тебя запрятало в каком-то глухом и темном углу твоей души! И это пугает больше всего! Никогда не знаешь, что ожидать от такого человека! Я мог бы предположить, что тобой управляет холодный расчет, но откуда ему взяться при твоей биографии?!

Я усмехнулся, видя, каким способом этот волевой и сильный человек выплескивает свой накопившийся за эти дни страх.

— Ему смешно! Именно поэтому временами ты мне кажешься отлитым изо льда.

— Миша, к чему весь этот разговор?

— Не знаю. Просто иной раз хочется убедиться, что ты живой и нормальный человек.

— Убедился?

Еще один взгляд и ответ-вопрос: — Может мне тоже начинать верить в ангела с железными крыльями?

— Это лично твое дело, — недовольно буркнул я, так как разговоры на эту тему меня раздражали.

— Да мое. Лично мое, — как-то задумчиво и грустно проговорил полковник, глядя куда-то мимо меня. Только сейчас я понял, что Пашутина что-то гложет. Просто до этого его душевные страдания не были так заметны на фоне всех этих событий. — Знаешь, Сергей, я вчера ночью только под утро забылся. Сон был короткий, но яркий и четкий. Митька приснился. Студент был живой, веселый, и какую-то мне веселую историю рассказывал.

Я внимательно посмотрел на Пашутина.

— Он мертв?

— Да. Его пытали, а потом убили. Меня взяли утром на выходе из номера, я даже толком не успел понять, что происходит, как получил порцию хлороформа. Очнулся уже спустя несколько часов, в подвале, рядом с телом Дмитрия. Вот тогда мне стало по-настоящему страшно. Хотелось выть от ужаса, который проник в мою душу. Если бы в тот момент немцы начали меня допрашивать, я бы, возможно,… мог стать предателем. Один, рядом с трупом своего товарища, в ожидании самого плохого… Нет, не о том я говорю! Неожиданно дверь в мою камеру открылась, и через порог шагнул глава немецкой разведки в Берне господин фон Крауф, в сопровождении двух головорезов.

Они, оказывается, узнали от Дмитрия о месте встречи и теперь предлагали мне пойти к "Арлекину" в качестве приманки, обещая мне за это свободу. Мне было совершенно непонятно, как ты выкрутился, но при этом надеялся, что тебя в Швейцарии уже нет. Причем был настолько в этом уверен, что когда увидел тебя, честное слово, первый раз в жизни растерялся.

— Зачем я пришел, Миша? Думаю, дай попрощаюсь с друзьями перед дальней дорогой, о то вдруг нескоро увидимся.

— Попрощаться с друзьями, значит, пришел, — повторил он и вместо того, чтобы принять мою шутку и хоть немного расслабиться, наоборот, напрягся, это было видно по закаменевшему лицу и желвакам, обозначившимся на скулах. — Да, это правильно. Я тоже попрощался с Дмитрием и попросил у него прощения, а затем поклялся: если останусь жив, приду и убью этих тварей. Всех до одного! Глотки порву!

Его взгляд изменился, стал тяжелым, злым, давящим, а руки, лежащие на столе, сжались в кулаки, да так, что побелели костяшки пальцев.

— Тогда чего мы сидим?, — спросил я его.

Пашутин бросил на меня недоуменный взгляд, словно не веря в мои слова.

— Ты предлагаешь пойти прямо сейчас?

Я согласно кивнул головой. Он как-то по-особому посмотрел на меня, потом зло усмехнулся и воскликнул:

— Свершим святую месть! Око за око, зуб за зуб!

В его словах не было пафоса, а только неутоленная ярость. Сейчас он напоминал не человека, а палача, готового пролить сколько угодно крови для утверждения справедливости.

— Тогда давай готовиться.

Публичный дом мадам д`Оранже был похож праздничную елку из-за обилия цветных лампочек, развешанных гирляндами на фасаде здания. Пройдя мимо дома, Пашутин свернул за угол, после чего провел меня к арке проходного двора, расположенного наискосок дежурного входа в бордель. Нам хорошо было видно, как под неяркой лампой в жестяном абажуре, висевшей на козырьке над дверью, стоял охранник, засунув руки в карманы пальто. Его лицо выглядело бледной размытой тенью из-под полет шляпы, но я не сомневался, что он настороже и внимательно наблюдает за всем происходящим на улице. Время от времени он оглядывался по сторонам, переступал с ноги на ногу и ежился, поводя широкими плечами под толстой тканью пальто. Ветер, гуляющий по проулку, был холодный, сырой и резкий, пронизывающий до костей. Спустя какое-то время охранник достал часы и посмотрел время.

Как мне рассказал по дороге полковник, публичный дом является штаб-квартирой немецкой разведки. Это был наилучший вариант для встречи с агентами и осведомителями, которые приходили сюда под видом клиентов. Здание почти целиком было отдано под публичный дом, только черный ход вел к отдельной части дома, куда не было хода никому. Отсюда имела начало лестница, ведущая в глубокий подвал, расположенный под домом. Немецкая разведка приспособила его для своих тайных нужд. Комната для допросов, две камеры для заключенных, а так же кабинет для особо тайных, приватных бесед. Всего это Пашутин не знал, но ему нетрудно было догадаться, когда его проводили мимо них.

Некоторое время мы наблюдали за охранником. Темное покрывало зимнего вечера надежно скрывало нас не только от глаз агента, но и от любого другого постороннего взгляда. Весь расчет был на бесшумность оружия и отравленные пули, которые должны были обеспечить тихую смерть часовому и его сменщику. Теперь нам оставалось только ждать. Вот охранник снова достал часы и посмотрел на время, затем спрятал их, после чего развернулся к двери и стукнул несколько раз. Я ожидал, что дверь откроется и приготовился стрелять, но вместо этого в двери открылось маленькое окошечко на уровне головы. Оно выделилось ярким квадратом на фоне темной двери. Они перекинулись короткими фразами, после чего окошко закрылось, а спустя минуту распахнулась входная дверь. Охранник, стоящий на улице, немного посторонился, и я увидел темную плотную фигуру в проеме двери. Не раздумывая ни секунды, я поднял пистолет и произвел два выстрела. Две фигуры охранников какую-то секунду стояли неподвижно, а потом медленно и беззвучно стали заваливаться за землю. Выскочив из-под арки, мы кинулись к открытой двери. Есть еще там кто-нибудь или нет?