Станислав Смакотин - Цусимский синдром

Торопливо включаю смартфон.

Вид Матавкина подобен соляному столбу. Лицо белое, стоит не шевелясь. Адмирал начинает листать паспорт.

Что такое? Эй?.. Телефон, ау?.. С силой вдавливаю кнопку несколько раз. Никакой реакции!

Рожественский молча откладывает документ, берет деньги. Внимательно их рассматривает, наклонясь.

Быстро скидываю крышку с телефона – батарея на месте, что тебе надо-то еще?! В отчаянии по ней стучу. Давай же!

Пот со лба катит градом. Не катит даже, льет!

Ставлю крышку обратно, вновь кнопка… Нет эффекта! Умер навечно? Или разрядился?..

По телу пробегает мерзкий холодок. Словно предвестник нарастающей бури. Что делать? Ладно, с телефоном пока облом… Поглядим, как вам документы с наличкой!

– Господин адмирал, небольшая проблема, не могу включить!.. – В моем голосе, наверное, слышится отчаяние. Боковым зрением вижу, как вздрагивает Матавкин. – Здесь фотографии, я их показывал… – прикусываю язык. Чуть было не сдал товарища. Впрочем, все равно уже поздно! Если начнут разбираться, кто скрыл вещи, мигом докопаются…

Рожественский откладывает в сторону деньги, вопросительно глядя почему-то на судового врача. Делаю еще попытку:

– Зиновий Петрович, поймите… – пытаюсь вложить в голос максимум убедительности. – Я знаю, чем закончится поход эскадры и Цусимское сражение! – Голос срывается, и последние слова я произношу почти шепотом.

Удар не в бровь, а в глаз. Или еще куда ниже. Что, больно я тебе попал?

Не знаю, в какое именно место, но настает адмиральская очередь вздрагивать. Хватит уже нам с Матавкиным!

Рожественский медленно поднимается:

– Аполлоний… – Лицо багровеет. – Это что вы мне привели? – презрительный кивок в мою сторону. – Сумасшедшего из дома умалишенных? А это откуда? – хватает горстью деньги, небрежно бросая на пол. – Чьи штучки?..

– Зиновий Петр… – вновь заговариваю я.

– Молчать! Вам никто слова не давал, гражданский! – ударяет по столу. Часть бумаг безнадежно разлетается. Наконец встает в полный рост. Вид действительно жутковатый. Похоже, Новиков здесь не преувеличивал. Отнюдь.

Император с портрета взирает на происходящее с невозмутимым спокойствием. Лицо будто говорит: «Ну чего же вы хотели, судари! Лишь такому мужественному волевому командующему я и смог доверить флот. А шальные нервы – безусловно, издержки, милейшие господа… Но когда мой флотоводец встретится с японцами в открытом бою…»

Ага! Когда он встретится с ними в бою, Николай Саныч, от флота твоего даже перьев не останется… Так что прокололся ты, самодержец!

Матавкин стоит ни жив ни мертв. Все же, собравшись с силами, произносит:

– Зиновий Петрович, я…

– Значит, так, Аполлоний… – перебивает адмирал, снижая голос. – Больного… – палец в мою сторону, – в лазарет под усиленный присмотр. – Делает короткую паузу и продолжает: – Я же жду вас с Македонским через час. Будем разбираться вот с этим, – небрежно кивает на разбросанные вещи.

Презрительно тряхнув головой и отвернувшись, Рожественский тяжело шаркает в сторону двери.

Все, комедия окончена? Вот так просто, и… Все?!

Я стою, будто оплеванный. Кровь прилила к лицу, на ушах от жара смело можно печь картошку.

Матавкин разворачивается, стараясь на меня не смотреть, и делает приглашающий жест: идем…

Нет, подожди… Не так все просто! Касайся это лишь меня, самодур эскадренный, я бы, наверное, стерпел. Тебя бы стерпел, «больного» и много еще чего… Хоть заорись на меня! Только речь идет не о нас с тобой, царек мелкого масштаба… А обо всем русском флоте, с тысячами жизней! Вверенных тебе лично. И так просто я тебе их похоронить не дам!..

Резко оборачиваюсь:

– После разгрома эскадры под Цусимой, господин адмирал, вы будете просить общественность о суде чести над вами!..

Спина Рожественского замирает в дверном проеме.

Меня откровенно несет, и остановить нет уже никакой возможности: «Хоть сам Николай сойди с портрета, и ему все выскажу!..»

– И просить вы о нем станете потому, что до Владивостока доберется всего один крейсер с двумя миноносцами! – Я, совсем не стесняясь, кричу на него. – Будут потоплены три новейших броненосца с «Ослябей» и бо́льшая часть флота! – Кулаки непроизвольно сжимаются. – Остатки эскадры сдадутся в плен, перейдя к флоту Японии! – Отстраняю рукой Аполлония. Прости, не до тебя сейчас! – Похоро́ните вы свою эскадру, Зиновий Петрович!.. – не помня себя от ярости, завершаю я.

Адмирал не шевелится. Видно, как рука с силой сжала дверную ручку. Матавкин напряженно слушает, отступив чуть в сторону.

Решаю окончательно добить. Плевать, будь что будет:

– А сами вы, господин Рожественский, попадете в японский плен, будучи тяжело раненным… Не сами сдадитесь, правда… Врать не стану! Вас сдадут члены штаба, в бессознательном виде. И не отсюда, с «Князя Суворова»… – Делаю еще один шаг к нему. – Он утонет вечером четырнадцатого, вместе со всем экипажем… А с простого миноносца!..

Все. Я высказался. Изумленно оглядываюсь. Стою на ковровой дорожке, посреди адмиральского кабинета. В зловещей тишине. Стол, диваны и даже барометр с часами замерли в тихом ужасе. Император с портрета удивленно рассматривает невиданное доселе чудо. Глаза словно спрашивают: «Это что еще такое?.. Как смеешь ты, в кабинете верного вассала, да еще в присутствии моего лика?!»

Сам не знаю, Николай Александрович… Получилось так. Простите всемилостливейше и великодушно!..

Спина Рожественского не шевелится. Вопросительно смотрю на Матавкина, глазами спрашивая: «Все, хана мне?..» Тот не реагирует, взгляд направлен сквозь меня.

– Аполлоний Михайлович… – Невольно вздрагиваю. «Его превосходительство изволили прервать молчание. Однако все еще повернуты к нам тыльной частью…» – Насколько я понимаю, этот человек уже рассказывал вам подобное? – Адмирал наконец разворачивается.

– Рассказывал, Зиновий Петрович, – вытягивается врач.

– И… Вы так сразу ему поверили? – Вице-адмирал делает несколько шагов к столу. – Потому что он показал вам это? – берет паспорт. Тот раскрывается на страничке с фотографией, и на главкома царского флота начинаю взирать биометрический я из две тысячи четырнадцатого. Смотрю, надо сказать, весьма бесстрастно для окружающей обстановочки. Знал бы тогда…

– Да, Зиновий Петрович, я поверил. – Лицо Матавкина полно решимости. – Поверил потому, что Вячеслав Викторович продемонстрировал мне еще кое-что…

– Что же? – Рожественский пристально смотрит на меня. Переводит взгляд на смартфон в руке.

– Вот этот прибор, Зиновий Петрович. – Матавкин указывает на «Хэтээс». – На нем есть фотографии будущего, которые невозможно подделать. И я могу дать слово чести, что…