Станислав Смакотин - Цусимский синдром

Дед еще вполне жив. Рано я его хоронил. Поднимает глаза, с усилием спрашивая:

– Каковы японские потери?

Да уж… Вечер у тебя выдался так себе, господин Рожественский… Японские потери ему подавай… Нет их почти!..

– Кажется, три миноносца. Один именной, остальные номерные. Да и то… – Делаю паузу, вспоминая. – Один погиб от столкновения со своим кораблем. Все три утонули ночью, во время минных атак с четырнадцатого на пятнадцатое. Из броненосцев – самые большие повреждения будут у «Микасы», потому что в начале боя вы прикажете сосредоточить огонь на нем. Но – не критичные, останется на плаву… Адмирал Того будет именно там, – добавляю я.

А вот это уже посильнее больничной палаты с букетом. Действительно, каково боевому адмиралу слышать, как мало того что он проиграет подчистую все, что можно, так еще и никого не утопит при этом?!

В каюте гробовая тишина. Кажется, даже машины броненосца застопорились, мрачно негодуя: «И вот для этого мы преодолели полмира? Чтобы вот так?.. Никого?!»

Матавкин сидит, обхватив руками голову. Позабыв о субординации, водит остекленевшим взглядом по исписанным листам. Адмирал молчит не шевелясь, глаза направлены в никуда.

Что-то я… Вновь сентиментальность, и откуда только она берется? Становится почему-то очень жаль этих двоих. Особенно, конечно, Матавкина, но и Рожественского в том числе. Вспоминаю, как на судебном процессе вроде бы старался взять вину на себя… Требуя себе смертной казни и отчаянно выгораживая подчиненных. Опять же – провел разношерстную эскадру по всей планете, не потеряв ни одной боевой единицы… Бесконечные погрузки угля, изматывающая жара, ожидание минных атак по ночам. Гулльский инцидент… В котором далеко не все так чисто, как описал Новиков… И для чего? Дабы бесславно утопить ее у берегов Японии? Опозорившись на весь белый свет…

– Можно воды? – нарушаю я молчание.

Угрюмый кивок в ответ.

Стакан на столе лишь один, но мне уже без разницы. Наливаю из графина прямо в адмиральский, осушаю залпом. Теплая жидкость не несет облегчения, и я повторяю попытку. В голове немного проясняется.

Ладно, хватит их убивать… Пора о хорошем. То есть о том, что еще можно предпринять.

– Господин адмирал… – звучно ставлю я стакан на поднос. Звон заставляет того вздрогнуть. – Поражение весьма подробно разобрано будущими историками, и основные причины я смогу назвать прямо сейчас.

Не шевелится. Но, кажется, слушает.

– Первое, и самое главное… – Беру свободный стул, садясь напротив. – Выбор маршрута был… Будет! – поправляюсь я. – Крайне неудачен, Зиновий Петрович. Сунетесь в самое логово японцев, с базами и портами! Большинство в будущем критиковало вас именно за Цусимский пролив!

Рожественский порывается что-то сказать, но я не даю этого сделать, уверенно продолжая:

– Второе, Зиновий Петрович… – провожу ладонью по поверхности стола. – Это скорость! Смешав все в одну кучу: броненосцы, устаревшие корабли, транспорты… – Перечисляя, я загибаю пальцы. Внутренне сам себе удивляясь: «Во, обнаглел! Видал бы кто со стороны – диву бы дался!» – Вы лишили наши главные силы преимущества, сравняв их с плавающим старьем. – Опускаю руку на какую-то книгу. Хлопок получается приличный. – Более того, на охрану транспортов будет выделен весь крейсерский отряд. Который, если не изменяет память, почти выпадет из боя! А это – орудия!..

Что со мной? Вот это я заговорил! Битый час назад я вел себя несколько иначе… А теперь самого адмирала жизни учу. И ведь терпит!

Тот действительно терпит. Сомневаюсь, что в этой каюте хоть кто-то позволял себе и десятую долю сказанного. Разве его величество, который здесь присутствовал лично, кажись… Ладно, Слава, жги дальше! Пока он тепленький! Вон как слушает, аж рот открыт… Скашиваю глаза на Аполлония. Да оба они рты разинули, будто в цирке!

– Третье. Никакой инициативы в сражении проявлено не было… – Останавливаюсь. «Да что же ты будешь делать! Ничего еще не случилось, а я тут…» – Не будет, точнее! – торопливо поправляюсь. – Ни маневров не будет, ни миноносцы наши никак использоваться не будут!.. – Делаю небольшую передышку. В глазах Рожественского, если я правильно их читаю, сквозит растерянность. – И не то что инициативы, господин адмирал… – возвышаю голос. – Даже плана сражения, кроме как следовать «норд-ост двадцать три», ни у кого не окажется! Вы даже простого совещания флагманов не соберете перед боем!

Вот здесь я, пожалуй, переборщил. Лицо Рожественского теперь не розовеет-бледнеет, а прямо-таки зеленеет… Но держится дядька…

Про снаряды с их разрывной способностью я тактично решаю умолчать. Здесь все равно ничего не поделать…

– Адмирал Фелькерзам скончается за пару дней до этих событий… – уже спокойней добавляю я. – Вы и из этого умудритесь секрет сотворить! Небогатов после, на суде, сошлется, что, дескать, знать не знал о его смерти. И командование эскадрой якобы он примет слишком поздно. Так что секреты эти, со «сломанными шлюпбалками»… – При этих словах адмирал вздрагивает всем телом. – Яйца выеденного не стоят, Зиновий Петрович!

Чего это он встрепенулся? Ах да… Секретное же распоряжение!

– Об этом тоже станет широко известно… – запинается, – в будущем? – смотрит настороженно. Однако от былой враждебности нет и следа.

– Да, господин адмирал. Если даже я, не историк и не военный, этим секретом владею!

Умолчу-ка я, пожалуй, про баталера Новикова с броненосца «Орелъ»… Кто его знает, какая будет реакция? Закатает в кандалы со злости, и не будет у нас написанной «Цусимы».

Осторожный стук в дверь заставляет встрепенуться на сей раз меня. Я и позабыл, что за дверью офицер… Не громко я здесь убеждал? На окнах колышутся занавески, значит, они открыты?

– Войдите!

Возникает знакомый офицерик:

– Господин адмирал, к вам капитан первого ранга господин Игнациус! – Лицо докладчика почему-то выглядит растерянным. Слышал?!

– Просите его обождать несколько минут, – отвечает Рожественский грубовато.

– Слушаюсь! – исчезает.

Рожественский тяжело поднимается, подходит к карте. Матавкин встает вслед. Не знаю, как здесь положено, но на всякий случай также покидаю стул.

– Все, что вы здесь рассказали, молодой человек, звучит крайне фантастично. Прежде всего потому… – Подносит к карте палец, некоторое время беззвучно шевеля губами. Наконец продолжает: – Потому что ни один броненосец, насколько я получил доклад о Порт-Артуре, не был утоплен от артиллерийского огня. Это невозможно! Все они повержены от минных атак либо затоплены командой. А живучесть кораблей данной конструкции, – показывает в пол, – столь высока, что при отсутствии у японцев бронебойных снарядов делает ваш рассказ еще более неправдоподобным! «Александр Третий», «Бородино», «Ослябя»… – перечисляя, тот загибает пальцы. – По вашей истории все они погибли от артиллерии, кроме этого броненосца, – почему-то тычет в барометр. – Признаться, я не верил вам, пока вы не упомянули про… – замолкает. – Да и сейчас верю не до конца!