Максим Субботин - Сердце зимы

Хани проглотила заслуженную насмешку. Что толку злиться? Чужестранец только и ждет, чтобы над ней поизмываться. Поведение Раша вызывало недоумение: он то угрожал, то насмехался, то услужливо протягивал ладонь, как сейчас. Хани не приняла помощь, сама села в седло и подавила неприязнь, когда Раш привычно обхватил ее за талию.

– Ты вся дрожишь, – склонившись к ней, прошептал он. – Я думал, дочь Северной земли может запросто искупаться в снегу и ничего с ней не станется.

Хани поежилась от того, как его теплое дыхание пощекотало чувствительную кожу за ухом. Никто, даже родные братья, не приближались к ней так… близко. А у этого будто вовсе стыда нет.

– Я всего лишь человек, чужестранец.

– Я бы сказал, очень хмурая и хвастливая девчонка.

«Вот же отравленное жало, чтоб ему пусто было».

Путь их лежал выше, к тому месту, где холм покрывала плотная белая шапка снега.

Рассвет выдался тягостным.

Яркое солнце забиралось в окна домов, щекотало лучами лица хмурых жителей. Но селяне не спешили улыбаться и радоваться теплу, которое вместе с рассветом принесло неожиданные ароматы весны. Они торопливо собирали свое добро и лишь изредка останавливались, чтобы обратить тревожные взгляды на север.

Арэн чистил коня. Жеребец, почуяв свободу после нескольких дней в стойле, гарцевал и громко ржал, чем знатно веселил любопытную ребятню. Дасирийский жеребец, гнедой, с короткой гривой-щеткой и белой отметиной на лбу, стоил цены нескольких жирных деревень.

Арэн погладил жеребца, вспоминая, когда впервые оседлал его. Это случилось в день его второй свадьбы, когда он взял в жены десятилетнюю горбунью Халит, дочку богатого землевладельца. Отец устроил и этот брак. Арэн навсегда запомнил день, когда впервые увидел ее: широкую, как пивная бочка, покрытую шрамами от оспы и с уродливым горбом на спине. Несуразно короткие ноги делали ее походку развалистой, косолапой. Правда, Халит, на красоту которой поскупились все боги разом, отличалась незаурядным умом и проявила способности к наукам. На свадебном пиру она сама убедила мужа нанять ей учителей и везде, где только можно, скупать умные книги для их личной библиотеки.

Отец несчастного увечного ребенка давал в приданое прибыльный золотой рудник и огромный кусок земли, лишь бы сплавить невыгодную во всех отношениях дочь с глаз долой. Тогда Арэн поклялся, что третью жену возьмет по своему желанию, на что отец обозвал его безмозглым ослом, который не видит дальше своего носа.

После свадьбы Арэн, как новый хозяин, поехал осмотреть свои владения. И сразу завел новые порядки: заставил крестьян в срок платить налоги, усерднее работать в полях и шахтах, а за браконьерство разрешил вешать без суда и следствия. Только такой железной рукой и можно было навести порядки в землях, которыми правили слишком мягко и неумело. Население роптало, но нескольких показательных казней хватило, чтобы раз и навсегда отбить желание бунтовать против нового хозяина. Но прозвище «Арэн Кровавый» с той поры прицепилось к нему, словно клещ.

И все же Арэна никогда не тянуло в свой собственный дом. Его мать незадолго до смерти как-то сказала, что мужчину тянет домой не очаг, не золото и сытная еда, а женщина, которая для него слаще меда. В собственном замке Арэна ждала стареющая вдова, так и не снявшая траурных одежд, и малолетняя уродка, с которой он не разделил бы ложе даже под страхом смерти.

– Дай меч поглядеть, – мальчишка, тощий и лохматый, потянул дасирийца за рукав.

– Гляди, – Арэн проводил щеткой по крупу коня – шерсть животного лоснилась, играя на солнце. К луке седла были пристегнуты оба меча – длинный, острый, со стальной кромкой; и короткий – с широким лезвием алхимического серебра и легкой рукоятью. На втором своем коне дасириец вез железный щит с парящим орлом и тяжелый топор работы дасирийских кузнецов.

– Не видать, – не унимался паренек.

– А ты внимательнее гляди. – Арэн схватил мальчишку за шиворот и живо забросил на коня.

Паренек, сперва до смерти перепуганный, быстро освоился и горделиво шмыгнул носом, свысока осматривая ватагу малышни, тут же слетевшейся, как воробьи к хлебным крошкам, чтобы поглазеть на везунчика. Детвора галдела, норовила погладить коня и просила Арэна рассказать про далекие страны.

Дасириец невольно улыбнулся, краем глаза заметив, что староста все-таки взялся разводить огонь в Большом очаге. Когда пламя робко шевельнулось, жители, до этого занятые погрузкой добра на сани и подводы, заметно приободрились. Они подходили к огню, грели ладони и с надеждой поглядывали в небеса. Некоторые перенимали пламя на пучки сухой соломы и прятали в специальные глиняные горшки с маслом, чтобы сберечь в пути. Другие говорили, что раз огонь задышал снова, значит, Ярик не оставит своих наследников, где бы они ни были, и сохранит их дом до возвращения.

Когда селяне приготовились выступать, Мудрая совершила последний обряд на добрую дорогу и легкий путь. Ее одежды были скудны – простая рубаха, расшитая разноцветными нитками и деревянными бусинами, ожерелье из кошачьего глаза, такое длинное, что конец болтался у самого пупа. Она вышла босой, но ступала уверенно. Арэн даже засомневался, так ли она слаба, как казалась?

Старая женщина ходила вокруг Большого очага, в одной руке сжимала пучок сухих стеблей, в другой – бурдюк с вином. Стебли она постепенно бросала в пламя, вслед за чем затягивала строчку какого-то заговора, и вся деревня хором повторяла за ней.

– Просит прощения у всех погибших воинов и предков, давно ушедших в далекие земли, – подсказала Миара Арэну, который ни хартса не понимал в происходящем.

Таремка где-то раздобыла накидку из шкуры яка, промасленную и грубую. Под ее тяжестью Миара, казалось, переломится, но таремка не жаловалась. Впервые за последнее время она была странно молчаливой.

– Как думаешь, – Миара не повернула головы, – Раш и Хани уже добрались до столицы?

– Нет. Хорошо, если на половине пути. – Сам он в этом сильно сомневался.

Таремка вздохнула. У него не нашлось для спутницы слов утешения, да она в них и не нуждалась. Одним богам известно, что творилось этой ночью в ее голове, на которой, словно драгоценная корона, высилась замысловатая прическа из тугих локонов цвета осени. Все-таки таремка осталась верна себе, даже теперь, раз уж шелка и бархат были не к месту. Арэн не мог не обратить внимания, какими выразительными стали ее янтарные глаза, какими розовыми и влажными стали губы – Миара провела кропотливую работу с дорогими помадами и пудрами, кисточками и пуховками.

– Выглядишь как королевна, – зачем-то сказал он.

– Если уж мне суждено здесь подохнуть в расцвете лет, – в ее голосе прозвучала плохо замаскированная иронией тоска, – то я точно не присоединюсь к предкам, как прокаженная.