Руслан Шабельник - Пути Господни

Другой ход родил очередное существо. На этот раз – хвала Великой Матери – не большое.

- Пап, вернулся. Ой, какой хорошенький мохнатик!

Детеныш, детеныш безволосых. Большие, как у проводника глаза, длинные волосы того же цвета, что и у… матери.

Семья!

Семья проводника!

- Не злись, Рената, смотри, он Лизе понравился.

- Ага, живая игрушка. Небось блохастый, и шерсти от него будет в доме…

- Когда я стоял там, смотрел… он так трусился, и глаза… несчастные. Жаль стало парня, ведь заберут на фабрику, а там – сама знаешь. Думаю, он будет стараться работать, не хуже любой самки. Ведь будешь?

Из всего сказанного Рхат понял только, что обращаются к нему. Обращаются с вопросом.

С трудом соображая, в согласном жесте, он поспешно завертел головой.

Великая Мать, куда он попал?..

***

На всякого еретика свой Люк найдется.

Из сборника «Устное народное творчество»

- Где был? – каркающий голос деда встретил Брайена на пороге.

Юноша огляделся – родители ушли, наверняка, на очередную проповедь секторного священника отца Ю-чу, лишь дед Саша, нахохлившимся стражником, караулил в своем кресле, неспособный куда-либо идти, и оттого вечно недовольный.

- Где был?

Клетчатый плед скрывал от глаз высохшие ноги. А ведь дед Александр не всегда был таким. Брайен помнил крепкого, неизменно жизнерадостного старика, что водил его в плавильные цеха и штамповочные мастерские. Огненные искры разлетались испуганной ребятней, чтобы застыть на полу радужными шариками, огромный пресс, натужно приседая, выдавливал из блестящего листа аккуратные миски…

- Оглох? Где был?

Брайен вздохнул.

- Гулял.

- Гулял! – фыркнул старик. – Интересно с кем? Опять с этим бездельником Гопко?

- Он не бездель…

- Все техники бездельники и дармоеды! – отрезал дед Александр. – И твой дружок не исключение! Знавал я его дедулю в младые годы – уже тогда задавака, каких свет не видывал. Только и умеют, что пялиться в свои экраны. Мы работаем с утра до ночи, здоровье теряем… - коснувшись больной темы, старческий голос дал слабину.

Брайену стало жаль деда – в сущности, тот неплохой человек…

- Чем занимались?

Слабость оказалась скоротечна.

- Да так, всяким…

- Всяким! Вот она – молодежь! Всяким! Работать никто не хочет, дай только послоняться…

- В спорт зале были! – отыскал аргумент в защиту своего поколения Брайен.

- Морды друг другу бить! Мужское занятие. В мое время мужчинами становились иначе. Я помню тот день. Помню, как сейчас. Кода мой отец – твой прадед взял меня на мою первую казнь. Мне было восемь. Детей обычно не водили так рано, а мой повел. Казнили еретика, он не плакал, но просил прощения, не знаю за что – наверняка грехи велики были. Потом его в Утилизатор. Это был урок – мне, мальчишке. Вот как я стал мужчиной! А ты – спорт зал. Эх, времена…

***

Они собрались.

Мужи, понукаемые ниспосланным свыше.

Вдохновением.

Божественным прозрением.

Никейский Сход.

И Учитель незримо сидел меж них.

Верных последователей.

Истинных детей.

Вдохновлял.

Наставлял.

И был установлен первый догмат.

Летопись Исхода

Они засели в каюте Никия, худосочного, как его друг Сонаролла, от которого Никий Гвана – за глаза и в лицо называемый королем моды – имеет радующие глаз серые ткани, из которых шьет, поражающие разнообразием, серые робы.

Никий Гвана – отнюдь не старый старшина портняжего цеха, получивший эту должность в наследство от отца и за красивые глазки.

Никий Гвана – худой рыцарь, юный патриарх, король штанов и кофточек, повелитель маек и трусов, законодатель мод отороченных рюшиками чепчиков и вечно мокрых пеленок.

Они собрались в каюте Никия, и было их число – тридцать. Плюс – минус. То один, то другой из заседающих выходил глотнуть свежего воздуха и новых идей в шумный коридор.

Три десятка озабоченных проблемой мужей разной степени увядания. Женщинам нет места в мужских играх, у женщин свои игры – дети, семья. У мужчин – интересы общества, которые часто идут в разрез с интересами женщин, детей и семьи.

- Мы шобрались, шоб положить конец шпорам, - шамкал старик Линкольн, и жидкая седая борода важно качалась в такт мудрым словам архивариуса. – Рашкол недопуштим. Волнения охватывают шектора.

Красные делегаты кивали, и пот капал с сосредоточенных лиц.

- Человек, или Человеко-Бог, - узкая ладонь рубанула густой воздух. Поликарп Миллгейт незадолго до речи посещал коридор и выглядел менее раскаленным.

- Раз и навсегда, - горячая ладонь снова вошла в масло застоявшейся атмосферы.

- Бог!

- Человек!

- Человеко-Бог!

Лампы скромно блекнут в сиянии яростных глаз.

- Человек, только человек, он сам сказал, - срывается на визг Фридрих Знанский.

Писк цирюльника Знанского тонет в рокоте текстильщиков и портных.

- Человек, озаренный божественной мудростью, что уже не делает его человеком, - бас Энтони Левицкого легко заглушает нестройное блеяние химиков и поваров.

- Моя миссия в этом мире закончена. В этом мире – его слова. Он перенесся в иной, божественный мир! – внес свою лепту хозяин помещения.

- Верно!

- Правду говорит!

Роскошные волосы Гваны – единственная свежая деталь в комнате – важно колышатся, принимая поздравления.

- Волнения, распри охватывают сектора. Не для себя, для дела, общего дела, мы положим конец распрям. Здесь и сейчас, не для себя, для них, голосуем!

Худая рука Александра Сонароллы первой тянется к благоразумно тусклым лампам. Могучей порослью, густой воздух взъерошивает десяток рук, два десятка.

И робкий рокот сторонников Знанского вязнет в гуле обрядших идола богочеловеков.

***

Потреблено:

Вода – 180 л (норма 200)

Овощей – 100 кг (норма 90)

Фруктов – 10 шт. (норма 8)

Круп – 800 кг (норма 800)

Мяса (в т.ч. птица) – 97 кг (норма 100).

Экономия составила: …

Хорунди хороший.

Очень хороший.

Пыль – плохая.

Хорунди вытирает ее каждый день. Она появляется.

Снова и снова.

Как в родном мире.

По берегам болот росли светящиеся сыроежки.

Вкусные.

Кислые, с горчинкой.

Если повезет, если знаешь места – найдешь.

Хорунди – знал.

Хорунди – везунчик.

Откусишь часть длинной ножки... Главное сдержаться, не сгрызть до основания, до толстого начала грибницы.

За ночь, одну ночь, ножка – вкусная, терпкая, отрастала снова.

И так много дней.

Хорунди ходил к сыроежке и ел.

Пока… слезы подступили к глазам… в один из дней. Хорунди не сдержался. Съел всю, до земли, даже вырыл небольшую ямку. Было так вкусно. Хорунди был голоден…