Юрий Корчевский - Знахарь из будущего. Придворный лекарь царя

– Говори!

– Беда в город пришла, парень. Почитай, в самом начале мора сначала купчиха умерла, а за ней и Любава. Она ведь на сносях была… Дом сожгли сразу. Туда не ходит никто, боятся. В каждом квартале, на каждой улице не по одной семье погибло, не один дом сгорел.

– Почему мои? – тупо спросил Никита. Ответа он не ждал, да и что нищий ему мог сказать? Даже могилы нет, поклониться некому и негде.

Никита не помнил, как он добрел до княжеского дома и прошел в свою комнату. На постель лег прямо в полушубке. Он ничего не хотел делать, никого не хотел видеть – полная апатия!

В дверь постучала прислуга.

– Никита, князь к столу просит, ужинать.

Никита лежал молча. Он и князя видеть не хотел. Это ведь он его с собой на войну взял. А остался бы Никита здесь, в Москве, может – и помог бы как-то, спас. Хотя кто его знает? Он ведь даже не представляет, что это такое – «моровая язва». От подобных болезней и при современном ему лечении смертность очень высокая. А уж при нынешнем уровне медицины – если ее можно медициной назвать – и вовсе лотерея, случай.

Он не спал всю ночь, мучился, изводил себя укорами. Они здесь умирали, его женщины, а он там, под Смоленском, помощь незнакомым людям оказывал. Как-то несправедливо это. И вроде не грешен он перед Богом и людьми, а наказан.

Он метался по своей комнатушке, не зная, как жить дальше. Сразу опостылело все, даже любимая хирургия. Были у него раньше женщины, нравились – даже гражданским браком жил, как с Венерой. Но не везло ему, не мог он работу поделить с женщиной, всегда медицину любил больше, чем женщину. Наверное, они это чувствовали и уходили. Тут же влюбился в первый раз, и так сильно – ну как мальчишка. И вновь работа встала между ним и Любавой, и ничего уже не вернуть, ничего не исправить. Невозможно прощения попросить, даже на коленях не вымолить – нет больше Любавы. Как жестока судьба, что подарила ему только одну ночь – и то не всю – на ласки любимой.

Никита подошел к шкафу, вытащил кувшин с переваром, налил полную кружку и выпил как воду, не почувствовав вкуса. Усевшись на постель, он разрыдался. Над своей ли судьбой, над преждевременной смертью Любавы – кто знает?

Он очнулся поздно. Через слюдяное оконце в глаза бил яркий свет. Сразу вспомнил вчерашнее, и стало муторно. Он скинул полушубок – ведь так и спал в нем, забывшись пьяным сном. Тело было липким от испарины. В баню бы сейчас.

В дверь постучали.

– Войди.

Вошел холоп.

– Баня истопилась, Семен Афанасьевич зовет компанию составить.

– Скажи – буду.

Баня сейчас в самый раз, давно по-человечески не мылся.

Никита залез в сундук, но смены чистого белья не было. И кофра с инструментами тоже нет. Ба! Да он же все на санях оставил, когда приехал вчера, к Любаве помчался.

Никита спустился на первый этаж, умылся, в людской спросил:

– Где мои вещи?

– Да вон в углу стоят.

Никита отнес кофр и узел в свою комнату, взял чистое исподнее и отправился в баню.

Баня занимала целое небольшое здание: предбанник, мыльня, парилка, трапезная – после бани пива попить можно, поговорить задушевно.

Князь уже в парной был, и банщик Гаврила охаживал его вениками.

Никита обмылся в мыльне горячей водой, намылился щелоком, докрасна натерся мочалкой, облился водой и только потом уж отправился в парную. Лег на нижнюю полку. На верхнюю не ложился – вытерпеть жар не мог.

Сверху свесился князь, ухмыльнулся:

– Ты что вчера на ужин не пришел?

– Настроения не было.

– Вот те на! А как же молодая? Или рога наставила?

– Нет больше ни молодой, ни старой. Умерли обе от моровой язвы, а дом сожгли.

– Как? – Елагин от удивления едва не свалился с полки. – И опять я последним узнаю… О свадьбе не сказал, о несчастье – тоже.

– Не успел, сам вчера по приезде узнал. И то случайно, от нищего на паперти.

У князя пропало желание париться. Он слез с полки, лицо было расстроенным.

– Да как же это?

Никита лишь пожал плечами – он бы и сам хотел знать.

– Идем, обмоемся.

Ополоснувшись от пота, они вышли в предбанник. Там холопы уже полотенца да простыни приготовили, причем лежали они на теплой трубе. Вытершись, Никита и князь завернулись в простыни.

Князь направился в трапезную, ведя Никиту за руку. Там уже был накрыт стол – закуски, пиво.

– Помянуть по-христиански надо, но не пивом же. Эй, кто там? Гаврила!

– Туточки я!

– Пусть с поварни горячие закуски принесут и перевара.

– После бани – перевар? – удивился Гаврила.

– Делай, что велено.

Вскоре на столе появилась жареная курица, исходя соком и запахом, Гаврила поставил кувшин с переваром. Князь сам, по праву хозяина, разлил самогон по кружкам.

– Ну, давай за души безвременно ушедших – пусть в рай попадут. Могилы-то нет?

– Их с домом сожгли.

Не чокаясь, они выпили. Никите перевар показался крепким – а ведь вчера пил, как воду. Они заели самогон пирожками, съели курицу.

– И ведь не скажешь даже «Пусть земля будет им пухом», коли могилы нет. Отпеть бы их надо, священника к сгоревшему дому пригласить.

Черт! Никита чуть не поперхнулся. Как же он сам не догадался?

– Завтра сделаю.

– Давай еще по одной…

К вечеру напились оба.

Очнулся Никита уже в своей комнате. Он и не помнил – сам добрался, или слуги привели. Лежал в чистом исподнем на своей постели, и солнце снова било в окно.

Припомнив вчерашний разговор с князем, он вскочил, оделся и заторопился в церковь. Заказал поминовение усопших, поскольку панихиду проводить священник отказался – слишком много времени со дня смерти прошло.

Помахивая кадилом, священник походил вокруг сгоревшего дома, почитал псалмы. И так тоскливо стало Никите!

Он вернулся в свою комнату, выпил, и вроде полегчало. Выпил еще, не закусывая – нечем было… и вошел в запой, чего с ним не было никогда.

Неделю он пил почти беспробудно. Осунулся, похудел. А потом ночью появилось видение: фигура в белом, зыбкая, туманная.

Никита замахал руками:

– Все, допился до «белочки»! Пора бросать!

Но фигура стала более отчетливой, и он узнал в ней свою Любаву.

– Не пей вина из чужих рук, – только и услышал.

Он рванулся к ней, думая, что она о себе что-нибудь скажет. Ан – нет, истаяла в воздухе.

Ошарашенный Никита уселся на постель и рукавом вытер разом вспотевший лоб. К чему она появилась, о вине предупредила?

Едва дотянув до утра, посмотрел на себя в зеркало. Господи, неужели это он? Обтянутый кожей череп, свалявшиеся на голове волосы, неопрятная бородка. Как низко и быстро он опустился!

Кое-как он расчесал волосы на голове, оправил бороду. Потом пошел к цирюльнику – был в княжеском доме такой холоп. Постриг волосы на голове, бороду подправил. Потом пошел в баню.