Юрий Корчевский - Знахарь из будущего. Придворный лекарь царя

– Государю – куриный бульон.

Вскоре принесли горячий бульон.

– Пусть остынет немного, горячий нельзя.

– В каждом воздержании смысл есть. Раньше я посты соблюдал – Великий и малые, но все равно вкушал дозволенную пищу. А как второй день не евши, и в голове просветление. Я молился утром, как проснулся. Вставать нельзя, так я лежа. Полагаю – Господь простит.

Когда бульон остыл немного, Самюэль напоил царя. Пусть его, хоть какая-то польза. Должен же он деньги отрабатывать. В ночь не пришел, побоялся. Случись осложнение – не справится. А коли Никита один при царе – с него и спрос. Поправится царь, встанет на ноги – так вроде оба старались, англичанин ведь тоже на операции был. А помрет – Никита виновен, живот взрезал. При любом исходе позиция беспроигрышная.

Только Никита не политик, ему дворцовые игры по барабану. Ему свое дело свершить надобно, чтобы царь и дальше править мог. Не самый плохой ведь государь на Руси, не Иван Грозный.

За дверью уже звучали голоса, и среди них Никита узнал голос Елагина. С утра примчался, переживал – и за жизнь царскую, и за свою судьбу.

Никита вышел за дверь и немного опешил – в коридоре было полно князей да бояр.

– Ну, как?

К нему сразу пробился Елагин, рядом – Ордын-Нащокин; из-за него другие тянутся послушать. Сразу настала тишина, муха пролетит – слышно будет.

– Царь на поправку пошел. Даст Бог – через три дня своими ногами ходить будет, – сказал Никита.

Все дружно выдохнули. Когда лекарь говорил – не дышали, боялись словцо пропустить. Так же дружно все перекрестились.

– Слава Господу, жив государь!

Конечно, ежели другой государь будет, многие постов своих лишатся, поскольку новый царь своих приблизит. А присутствующим этого сильно не хотелось.

– Государю покой надобен, прошу соблюдать тишину. В полдень и вечером я обязательно скажу, как состояние здоровья самодержца. В одном могу заверить – жизни царя больше ничего не угрожает.

Радостный вздох собравшихся был ему ответом. По коридору и лестнице бояре потянулись на первый этаж. В Теремном дворце так близко к опочивальне многих из них бы не пустили. А тут условия походные, попроще.

Елагин ухватил Никиту за локоть и шепнул на ухо:

– Все обошлось?

Никита кивнул.

– Молодец, я знал, что ты не подведешь!

В глазах Елагина зажегся ликующий огонек. Кто, как не он, привел Никиту к Нащокину? Стало быть, он и есть главный спаситель государя. И Нащокин тоже. Ведь Нащокин о Никите с государем говорил, так что милости царские стороной их обойти не должны. Оба ушли успокоенные и довольные.

Никита и Самюэль теперь дежурили в царской опочивальне по очереди, часа по три. Никита в соседней комнате отоспаться сумел, а то голова совсем чумная была. Он наелся в трапезной, подышал на улице свежим воздухом, постоял на крыльце, прищурясь – в глаза било яркое солнце, слепил снег.

Прошло три дня. Царю варили жиденькую пищу, протертый супчик, и государь на глазах оживал. Румянца на щеках еще не было, но в кровати он уже сидел. Конечно, рукой за место операции держался, кашлять и поворачиваться резко опасался. Но глаза были живые, и говорил он бодро. А потом и к боярам вышел, как Никита и обещал.

Встретили его восторженным ревом. Всем царедворцам хотелось посмотреть на государя лично, убедиться, что не врут лекари, что жив царь. Стало быть – все при своих местах, и жизнь продолжается.

Никита, убедившись, что угроза жизни миновала, спал в соседней комнате.

Через неделю после операции он снял государю швы. Царь наклонил голову, посмотрел на поджившую рану.

– И через такой маленький разрез ты руками в живот залез?

– Да, государь.

– Чудны дела твои, Господи!

Он снял с пальца перстень-печатку и протянул его Никите:

– Носи, достоин! С этим перстнем тебя ко мне всегда пропустят.

– Спасибо, государь, – Никита поклонился.

– Не могу ответить тем же, – развел руками царь. – Все-таки я самодержец, а ты – подданный мой.

Никита надел перстень на безымянный палец левой руки. Перстень был слегка великоват и ерзал на пальце – так ведь к ювелиру можно сходить, по размеру подогнать, зато подарок царский в прямом и переносном смысле.

Пару минут Никита внимательно разглядывал подарок. Рисунок затейливый, похож на Георгия Победоносца, и небольшой бриллиант.

– Все, государь, я свою работу сделал. Прощай!

– Как же «прощай»? А кто обещал научить меня играть в эти… название запамятовал…

– Нарды, – подсказал ему Никита. – Только в Вязьме игры нет. Доску сделать надо, шашки. Это теперь до Москвы подождать надо.

Царь вздохнул:

– Не скоро еще в Москву ехать.

– А что так?

– Язва моровая в Первопрестольной. Боюсь воинство и бояр туда вести, заболеют. Мрет народ.

Никиту обдало холодом. Слухи об эпидемии бродили, но неясные. А тут сам государь сказал, значит – верно, не врут. Душу охватила тревога – как там Любава?

Лекарь вернулся к своим обязанностям, а царь выздоровел и уже появлялся на людях.

Меж тем из Москвы доходили слухи один страшнее другого. Что вроде уже сотни, если не тысячи умерли, что в городе голод и паника. Никита не знал – верить ли слухам? И никаких способов узнать правду. Ведь и письмо не отправишь – если только с оказией. Так ведь и не ехал никто в Москву, боялись. Да и не пускали туда.

И только два месяца спустя, когда царь получил обнадеживающие известия, они выехали в Москву. Царский поезд – как называли его обоз – растянулся едва ли не на версту, а за ним царедворцы, бояре да князья, и каждый со своим обозом. Колонна санная вытянулась – ни начала не видно, ни конца. И то сказать – одних князей не перечесть: Борис и Иван Морозовы, Илья Милославский, Никита Романов, Борис Репнин, Бутурлин, Хованский, Гаврила Пушкин, князья Долгоруков, Львов, Хитрово, Стрешнев, Ртищев – да всех и не перечесть. Весь цвет дворянства.

За неделю добрались до Первопрестольной. Как только сани остановились у хором Елагина, Никита едва ли не бегом кинулся к дому Пантелеевых. Последние метры перед переулком уже бежал. Холодный воздух обжигал горло, выдавливал из глаз слезы.

Свернув в переулок, он резко остановился и застыл на месте, пораженный увиденным: дома не было. Были стены, обуглившиеся от пожара, была провалившаяся внутрь крыша… Пахло горелым.

От чувства беды сжалось сердце, как будто кто-то ухватил его холодной когтистой лапой. Никита уселся в сугроб, зачерпнул в ладонь снега, вытер лицо. Что делать, где искать Любаву? Жива ли?

Он поднялся и подошел к бывшему дому. Забор вокруг сгорел, только головешки из-под снега черные торчали. Никита заглянул в пустой дверной проем – выгорело все дотла.

Потрясенный, он побрел к церкви, куда ходил раньше. На паперти знакомый нищий кутался в лохмотья. Увидев Никиту, он узнал его и отвернулся, но тот сунул ему в руку монетку: