Юрий Корчевский - Знахарь из будущего. Придворный лекарь царя

Устроил небольшой праздник и настоятель Михаил. Из монастырских подвалов выкатили пятиведерную бочку фряжского вина, на стол выставили осетровые балыки да каши вдоволь. Не сказать, что белорыбица была деликатесом, в низовьях Волги, да и на Каспии ее водилось множество. С сетями только беда, не каждые могли удержать четырех-пятиметровых гигантов. Рыба рвала сети и уходила.

На зиму рыбы солилось и коптилось много. Своей скотины у монастыря не было – так же, как и земель монастырских, и пашен. За мясо платить надо, а рыба – вот она, в Волге, и бесплатно.

Прослышав, что в монастыре появился лекарь из послушников, туда потянулись болящие и раненые из Астрахани. Никита никому не отказывал и денег за помощь не брал, поскольку монастырь его самого содержал на общинном коште. Из-за чрезмерной загруженности Никита несколько раз пропустил обедни, за что и произошел нелицеприятный разговор с настоятелем.

– Никита, брат мой во Христе! Я понимаю – у тебя послушание. Но люди идут в послушники, а затем и в монахи, чтобы служить одному только Господу, а не миру. Ты же служение людям ставишь выше служению Господу. По-моему, ты не готов принять схиму и постричься. Взвесь все.

Но Никита, пожив монашеской жизнью, и сам уже начинал понимать, что поторопился. Конечно, в немалой степени его необдуманному решению поспособствовала гибель Любавы. И он даже не мог предположить, что настолько сильно. Может быть, ему было бы легче, если бы он сам видел ее мертвой, ходил бы к ней на могилу. Однако мозг его смириться не мог: было ощущение, что она ушла куда-то, уехала и должна вернуться.

Издалека, из Астрахани, Москва уже не казалась раздражающе отталкивающей. Никита все чаще стал вспоминать свою лекарню. Все-таки монашеская жизнь не для него. Он человек мира и для мира.

А через неделю из Астрахани прибыл гонец, передавший настоятелю указание – вернуть Никиту в Москву. Причем послание нельзя было проигнорировать, поскольку исходило оно от патриарха Никона.

Игумен призвал к себе Никиту:

– Читай! – Он положил перед ним пергамент.

Никита медленно прочел. Ох уж этот текст на старославянском! Глаза сломаешь!

Он взглянул на игумена.

– Я человек подневольный, хоть и игумен, – мягко ответил тот на его взгляд, уловив в нем вопрос. – А поскольку ты не монах, то волен сам решать, что делать. Но я советую тебе вернуться. Просто так такие послания не отправляют.

Никита понял, что случилось нечто неординарное. О его отъезде в Астрахань знали трое: князь Елагин, Иван из лекарни и священник Иосиф. Больше они никому об этом не говорил, а люди из вышеназванной троицы – не из болтливых. Стало быть, искали его серьезно.

– Еду в Первопрестольную. – Он протянул пергамент настоятелю.

– Ну что же, ты сам решил. За послушание не благодарю, сам его выбрал. А вот за помощь в обороне прими мою благодарность. Тогда каждый человек был на счету. Собирай вещи, до пристани тебя знакомец твой Василий на подводе отвезет.

Никита низко, в пол, поклонился настоятелю. Вроде три месяца прошло, срок небольшой, а событий много. Как-то отмяк, отошел он душой в монастыре, и вспоминать это время будет долго. В пять минут он собрал инструменты в кофр, вещи в узелок, присел на дорогу и тут же услышал, как у выхода загремела колесами по булыжнику под-вода.

Никита вышел во двор – и остолбенел. Ну, настоятель!

Во дворе монахи и послушники выстроились – проводить его.

Никита закинул вещи на подводу, повернулся и трижды отвесил окружающим его людям поясной поклон.

– Коли обидел чем невзначай – простите! Отбываю с доброй памятью обо всей братии и покоем в душе.

Он сел на телегу, Василий тронул вожжами лошадь. Послушники махали ему на прощание руками, монахи степенно крестили вслед.

Суда из Астрахани на Москву или на Нижегородскую ярмарку шли каждый день, да не по одному кораблю. Лето – самая пора для навигации, к тому же рыба – товар скоропортящийся. Конечно, часть ее коптили, солили, вялили и сушили. Но на торгу большим спросом пользовалась свежая. Потому рыбу слегка присаливали и перекладывали лопухами – так она дольше хранилась. А дальше все решала скорость доставки – ведь все время приходилось идти против течения.

На парусах, под веслами, а кое-где – и под конной тягой или бурлаками стремились в Нижний. И коней искать не приходилось. Башкиры, которые разводили коней табунами, быстро смекнули, что деньги сами в руки идут. Они ставили в упряжку до десятка лошадей с длинным канатом и с безразличным видом стояли на берегу. Идти на веслах ежедневно – труд адский, к тому же лошади тянули быстрее. А башкиры каждый десяток верст лошадей меняли на новых, и получалось выгодно всем.

Вот на такое судно и попал Никита. За время плавания он пропах рыбой до костей. Первые три дня запах копченой рыбы вызывал желание поесть ее. Потом он привык, но еще долго после поездки смотреть на рыбу не мог – переел. Ведь владелец судна, купец, кормил команду рыбой – утром и вечером. Зачем покупать мясо, когда в трюме рыбы полно?

В Нижнем, на Желтоводной ярмарке, известной не только на Руси, но и за ее пределами, Никита пересел на другое судно – уже с тканями, шедшее до Москвы.

Из порта он сразу направился в хоромы князя, желая узнать: что за необходимость позвала его в столицу? Однако князь был в Кремле, и Никита, оставив в своей комнате вещи, направился в лекарню.

Его помощник Иван встретил Никиту восторженно:

– Ну – наконец-то! Болящие истомились, ждать устали.

Однако Иван ни о какой тревоге не слышал.

Никита отправился к отцу Иосифу, в храм Успения Пресвятой Богородицы.

Священник вел службу и, увидев Никиту, едва не поперхнулся на слове. Но службу довел до конца, отпустил прихожан и махнул лекарю рукой, призывая.

– Здравствуй, Никита! Это с моей подачи патриарх письмо в Астрахань отправил.

– И тебе доброго здоровья, отец Иосиф! А в чем нужда?

– Опоздал ты. У государя дщерь заболела.

– Пока письмо шло, пока я добрался… Торопился, как мог, не медлил.

– Верно. Только царевна преставилась третьего дня.

Никиту как холодной водой окатили. Видно, государь вспомнил о нем в трудный для семьи час, а его в Москве не оказалось. Пока нашли, куда он делся, да пока письмо отписали… Да небось еще время потеряли, на англичанина Самюэля надеясь. Но нехорошо получилось. Вины своей Никита не чувствовал: был бы он в Первопрестольной – сделал бы все, что мог. Но все равно на душе стало нехорошо.

Иосиф, видя его состояние, участливо спросил:

– Ты в лице переменился – тебе плохо?

– Не я в смерти дочери царской виноват, а на душе нехорошо.

– Господь так распорядился, ты ни при чем. И потому не мучай себя, не изводи. Ей там сейчас хорошо.