Владимир Кузнецов - Ртуть и соль

Первое чувство, которое проступает сквозь густую черноту небытия, – боль. Бесформенная, всепоглощающая, лишенная всяких привязок и ориентиров. Кажется, что вся вселенная пропитана этой болью, и нет места, свободного от нее. Требуется бесконечно долгий промежуток, прежде чем боль обретает конкретные выражения: тянет в спине, горячо пульсирует в руке, нестерпимо жжет щеку и висок.

Следом приходит ощущение тела. Становится понятно, что болит оно целиком, просто в других местах боль не так остро ощущается. Требуется еще одна вечность, чтобы открыть глаза, – кажется, никогда в жизни не было дела сложнее.

– Смотри-ка! Оклемался, – каркающий голос неприятен слуху. Перед глазами – серое, размытое пятно на темном фоне.

– Ты должен мне орла, Шарс, старая ты калоша, – другой голос, сиплый бас, отвечает ему.

– Это еще почему?

– Потому! Не ты держал заклад, что этот рыжий не протянет и трех дней?

– Дьявол тебя сожри, Лэмт! Три дня еще не прошли, а выживет он или нет, это мы еще посмотрим.

– Ты только не придуши его за этого орла, Шарс, жадный ублюдок…

Эдварду наконец удается сфокусировать взгляд. Левый глаз его заплыл и не открывается, правый видит доски, поеденные жучками и покрытые темными пятнами плесени. Похоже, это потолок, только низкий. Рядом толпятся люди – вроде обычный рабочий люд, а вроде и нет. Одежда другая, лица темные, в глубоких морщинах, волосы выгоревшие.

– Вставай, доходяга! – Кто-то пинает Сола ногой под ребра. – Разлегся тут, что твой граф. Места и так мало!

– Да-да, вставай! – вторят ему несколько голосов.

Приходится подниматься. Дело это непростое: тут же темнеет в глазах, начинает кружиться голова, а суставы пронзает острая боль. Сол едва не падает, чьи-то руки подхватывают его, оттаскивают к стене. Прислонившись, он немного приходит в себя.

В комнате вместе с ним еще человек десять. Места так мало, что даже сесть не получается – только стоять. Непохоже, чтобы тут были окна или двери, – только решетчатый люк в потолке. Пол и стены ощутимо качаются. Вкупе с тяжелой людской вонью эта качка заставляет желудок болезненно сжиматься.

– Где я? – ни к кому конкретно не обращаясь, произносит Сол.

Из толпы раздается смешок:

– Айе! Еще один чокнутый.

– Заткнишь, недоумок! – свистит дыркой в передних зубах старик прямо перед Эдвардом. Обернувшись к Солу, он цокает языком: – Не повезло тебе, парень! Я б подумал, что ты перебрал с выпивкой или хорошо приложился к янтарной шмоле, да только по виду твоему яшно, что память тебе импрессорской палкой выбило. Уж не знаю, в чем твоя вина перед Королем и Богом, но теперь рашплатишься за нее семькрат!

– Я в тюрьме? – Сол зажмуривается, пытаясь очистить голову от царящего в ней шума.

Ему отвечают дружным хохотом.

– Ишь куда хватил! Не дрейфь! – Старик хлопает его по плечу. – Это флот его королевшкого величештва!

– Можешь считать, тебе повезло, – добавляет дюжий детина, всего на пару дюймов ниже Сола. Ему, как и Солу, приходится стоять согнувшись, – потолок слишком низкий для них.

– И сколько здесь длится служба? – заранее зная ответ, Сол все же спрашивает.

– Добровольцам – пять лет. Таким как ты… пока капитан не отпустит. Что случается, когда потеряешь или руку, или сразу две ноги, или оба глаза. На флоте всегда недостача в людях! Боже, храни Короля!

Эд замолкает, осторожно касаясь пальцами левой щеки. Даже легкое прикосновение вызывает острую боль. Кожи нет – есть сочащаяся сукровицей корка – от подбородка до виска, почти вполлица. В остальном все не так плохо – руки и ноги слушаются, хоть и болят, – ничего вроде не сломано.

Из обрывков фраз Эд начинает составлять общую картину. Погреб, в который их засунули, – обычное место, где держат рекрутов, пока корабль не выйдет в открытое море. Трое или четверо здесь были добровольцами, остальных забрали импрессоры. Кто это такие, Эд не знает – Алина не писала об этом, да и сам он не слышал. Правда, была в обиходе Западного края угроза: «Продам в матросы!» Выходит, не просто для красного словца говорилось.

Люк над головой со скрипом откидывается, сверху спускают деревянную лестницу.

– Давай наверх, доходяги! – зовет раскатистый баритон.

Толпясь и толкаясь, люди выбираются на палубу. Здесь порывами дует ветер, соленая влага вперемешку с мокрым снегом хлещет лицо, щиплет, попадая на ожог. Перед квотердеком стоит ряд морпехов в потертых красных с синим мундирах и кожаных шапках с кокардами. В руках у них ружья с пристегнутыми байонетами.

Над ними, опершись о перила, стоят офицеры. Щурясь, Сол недоверчиво мотает головой. Нет, не может этого быть…

– Добро пожаловать на корабль его величества «Агамемнон»! – Сильный тренированный баритон легко перекрывает скрип снастей и рокот волн. – Я капитан Сейджем Данбрелл, и мне наплевать, кто вы и кем были раньше. Отныне этот корабль для вас – весь мир Божий, а я – ваш отец, ваша мать и ваш приходской священник.

– Будь я проклят, – шепчет Сол. Нет, ему не показалось. На квотердеке стоит Данбрелл. Темно-синий мундир, эполеты, черный галстук и белая жилетка с высоким воротником-стойкой.

– Это, – указывает он на худого человека в линялом сюртуке, стоящего слева от морпехов, – корабельный доктор, мистер МакКатерли. Он осмотрит каждого из вас по очереди. Кого он признает морепригодным, подходит к писарю, потом – к квотермастеру.

Капитан отступает от перил квотердека. Тут же раздаются понукания старших матросов:

– Шевелитесь, селедки! Ленивых на этом корабле бьют веревками! Шевелитесь!

Новобранцы суетливо выстраиваются в очередь. Вдоль нее проходит тройка офицеров: Эд с удивлением отмечает, что двое из них – совсем еще дети, не старше двенадцати.

Осмотр идет быстро – доктор не тратит на каждого и пяти минут. Его монотонный бубнеж с завидным постоянством прерывает одно-единственное слово, которое он говорит громко и внятно: «Морепригоден!» Это – своеобразная веха, после которой один матрос переходит к писарю, а его место занимает другой. Когда подходит очередь Сола, доктор бегло ощупывает его руки и ноги, заглядывает в рот, оттягивает обожженное веко. От боли Эд вздрагивает.

– Очень прискорбно, мистер… – Доктор смотрит на него снизу вверх. Его глубоко запавшие глаза подернуты желтой пленкой.

– Эдвард Сол. Что прискорбно?

– Чем вы обожгли лицо?

– Кипящим купоросным маслом.

МакКатерли удивленно приподнимает бровь, потом отворачивается.

– У вас сильно повреждена роговица левого глаза, мистер Сол. Боюсь, вы не сможете им видеть. Какие болезни перенесли?