Артем Мичурин - Полведра студёной крови

«Да они здесь все ебанутые!» – первая же мысль о местных обитателях, возникшая у меня после прочтения этого опуса. Кажется, я это не подумал, а произнёс вслух, вскочив на ноги, потому что Малай сразу нажал на кнопку под столешницей, и в комнату ввалились два дюжих молодца.

– Уведите, – скомандовал следователь конвоирам.

Обратную дорогу я вообще не запомнил. Ярость застилала глаза настолько, что помешала мне подписать подсунутый Малаем протокол допроса.

Ну, Ткач, ну, сука!

В тюремном блоке между тем произошли изменения. Тощего нигде не было видно, а толстяк выглядел таким довольным, будто съел своего напарника на обед. Теперь вертеть башкой мне уже не запрещали, и я спокойно рассмотрел пустующие камеры. Ткача здесь не было. Зато в моей каморке на верхних нарах лежал, согнув ноги в коленях, какой-то старичок.

…Когда говорят, что человек ко всему привыкает, всегда имеют в виду кого-то другого, а не себя. Жрать баланду, валяться на драном матраце сутки напролёт и всё это время чесаться от вшей может войти в привычку только у конченого урода. Поначалу здесь у меня были два развлечения: вылавливать червей и насекомых из казённой жратвы и трепаться с новоявленным соседом. Но очень скоро второе превратилось из развлечения в наказание, потому что выудить из старикана что-то полезное и даже просто что-то интересное было гиблым делом. Как я только ни старался, как ни разводил старого хрыча на интересующие меня темы, тот всё время соскакивал с крючка и выворачивал разговор на новые рельсы, чем всё больше утверждал меня в мысли, что казачок-то засланный. За три дня в перерывах между редкими допросами и приёмами, прости господи, пищи мне не удалось ничего узнать ни о размерах и устройстве хранилища, ни о составе его жителей, ни о хранимых запасах. Зато Максимыч, как он представился, прожужжал мне все уши о порядках, законах и обычаях этого места. Из его рассказов выходило, что живут тут практически при военном коммунизме. Жратвы, одёжки и прочего мало, но всем всего поровну. За малейшую провинность преступника ждёт суровое наказание, но есть нюансы. Вот об этих нюансах Максимыч и трындел без устали. Типа если начнёшь сотрудничать со следствием, признаешь вину, раскаешься и пообещаешь вести себя хорошо, то тебе скостят срок и вообще всё будет в шоколаде. Когда же я его спросил о грозящем мне наказании, старик, пожевав губу, ответил:

– Оно, конечно, дело серьёзное, и тебе светит вышка, но при определённых обстоятельствах могут заменить на ссылку или работы.

– Это наверх, что ли? – оживился я.

– Не. Наверх – это вышка. Голышом на морозе ещё никому выжить не удалось. А ссылают у нас за предел. В нежилые уровни то есть. Там выживают… иногда… говорят. Но я бы на твоём месте постарался сделать так, чтобы присудили работы.

– Каким образом?

– Ну, уж это тебе виднее. Расскажи там, зачем на самом деле сюда шёл, откуда узнал о хранилище, сколько ещё людей с тобой было, где они все сейчас, тогда следак запишет в дело, что ты очень хороший человек, и на суде тебе будет поблажка.

Да, да, да!

После этих слов мне стало окончательно ясно, что никакой Максимыч не библиотекарь, которого запихнули сюда за то, что он давал местным неправильные книжки, и через пару дней, выписав месяц принудительных работ, его вынут отсюда.

Казачок-стукачок ты, Максимыч. Или как там тебя на самом деле.

Другой на моём месте придушил бы старика подушкой после таких выводов, но мне было похуй. Я был готов обещать этим пизданутым всё что угодно и каяться во всех смертных грехах, но только в обмен на хорошую жратву. О чём и сказал Малаю на очередном допросе на следующий день. А старичку я всё-таки свернул шею, заявив охраннику, что старый мудак упал с верхнего яруса нар во сне. Но сделал я это не из неприязни к стукачам, а потому, что старый пердун регулярно портил воздух и терпение моё лопнуло.

На следующий день весь красный от злости Малай услышал всё, что хотел: и о засадном полке, затаившемся неподалёку в ожидании отмашки от нас с Ткачом, и о многолюдной экспедиции из Обители, которая обязательно нагрянет сюда как только, так сразу, и ещё много всякой ерунды, в том числе и про наших союзников из Соликамска и Карпинска. Пусть суки испугаются, а у меня будет время, чтобы придумать, как свалить из этого паскудного местечка. Пусть там будет хоть ссылка, хоть работа, хоть вышка в их понимании. Там, наверху, разберёмся, кому в сугробе лежать, а кому дальше портить этот мир своим существованием.

Всю ту пургу, что я нёс вначале, Малай выслушал не моргнув глазом, а вот насчёт карпинских заинтересовался.

– Эти гаврики нам много крови попортили, – пожаловался он мне, как старому знакомому, – лезут и лезут, черти, во все дыры. Мы ведь сначала подумали, что вы тоже из карпинских. С той же стороны пришли. Ну давай, рассказывай, что да как там у них. – Малай достал из верхнего ящика стола кисет, после чего принялся неспешно набивать пахучим табаком нутро простенькой ореховой трубки. Было видно, что за своего стукача он уже не сердится. Или, по крайней мере, делает вид, что не сердится, по причине крайней заинтересованности в информации о жителях замороченного города, прозябающего к северу отсюда.

– Если расскажу, всё равно не поверишь. – Я решил больше не гнать пургу и выложить всё как есть.

– Говори, чего уж там, – улыбнулся следователь. – Ты здесь столько всякой хуйни нагородил, что одной меньше, одной больше, не суть.

От меня не ускользнула перемена в поведении Малая. Судя по тому, что о нём говорили покойный дедок и тот хлыщ охранник, этот местный держиморда был не прочь вместе с показаниями вытрясти из заключённого и душу, оставаясь при этом в рамках их ебанутого закона, берущего свои традиции ещё с довоенных времён. Эдакий бюрократ-садист. А теперь мужик перешёл на «ты» и вещал доверительным тоном.

– Ну что ж. – Я устроился поудобнее на металлическом стуле, с которого то и дело норовила соскользнуть моя изрядно похудевшая за последние дни задница. – Тамошние карпинские пацаны – не самая первая проблема. Те, которых мы с Ткачом встретили, к вам уже не наведаются. Зато сам город – это просто пиздец какой-то. Зайдёшь в него, и начинает штырить по-страшному. Натурально. Идёшь и не различаешь, где явь, а где морок.

– Это нормально. – Малай выпустил кольцо дыма и принялся наблюдать, как медленно оно тает в воздухе. – Ещё мой отец рассказывал, как наш поисковый отряд забрался далеко на север от Ивдели. Тоже, как вы, на лыжах шли. Не знаю, на кой их туда занесло, но в один прекрасный момент парни скатились с горки и за густыми зарослями сухого камыша обнаружили озеро. Да. Когда они сняли лыжи и продрались сквозь сухостой, то встали как вкопанные, потому что перед их глазами раскинулась голубая водная гладь, над головой светило яркое солнце, а вокруг среди зелени носились стрекозы и порхали бабочки. – Малай сделал блаженное лицо и изобразил пальцами порхающих божьих тварей. – Парни сразу сопрели и принялись скидывать полушубки и меховые штаны. Хорошо, один из них зацепил ремнём спусковой крючок ружья и заряд дроби в бок вернул его приятеля к действительности. Шкуру только немного попортило, но зато мозги на место встали и не замёрз никто. Сразу обратно все оделись и свалили оттуда. Потом уже у дикарей узнали, что это было священное озеро Ваткотур, где на острове стоит статуя Золотой Бабы. Причём на карте оно в двухстах шестидесяти километрах на север отсюда. Не мог тот отряд так далеко зайти. А до того две группы, ушедшие в этот проклятый город, так и не вернулись. И позже ещё несколько человек пропали. Это уже при мне. А вы вот, значит, вырвались. Я вас даже зауважал слегка.