Никита Аверин - Метро 2033. Крым-2. Остров Головорезов

Бандерольке хотелось бы, чтобы его голос звучал несколько уверенней. Телеграф, скованный нежданным обетом молчания, только хмурился.

– И никто тут не водится, кроме людей? – задала Бандеролька наводящий вопрос.

– Болтушки разве что. – Иванова конкретно передернуло. – Но они не смертельные. Идиотом только стать можно.

О болтушках Бандеролька не слышала – но мало ли, что водится в Крыму. Развивать тему она не решилась – накликаешь еще.

– Далеко нам идти? Мы к атаманше идем?

– К ней, а к кому же. Она в штреках смерти, – Иванов произнес название и нервно заозирался. – Не любит публичность. Пока доберешься – проголодаешься. Атаманша, как я говорил, людей не любит. А Барин, напротив, очень любит. Почти как болтушка. Забалтывает насмерть. Поэтому любящая дочь его и держит в Штреках.

– Название нехорошее – Штреки смерти…

– Это чтобы люди боялись.

– Как болтушек? – не сдержалась Бандеролька.

Они как раз свернули с главной тропы в какой-то темный штрек, Иванов тут же зажужжал новым фонариком. Бандеролька же воспользовалась обычной «зеркалкой» – консервной банкой, надрезанной с одной стороны, со свечой внутри. По опыту она знала, что обитатели пещер обожают рассказывать страшные истории. Конечно же, Иванов не упустил случая напугать пришлых.

– Болтушки – страшные существа. Во-первых, они бессмертные. Не, серьезно. Если кого поймают, начинают рассказывать о Сталине. Вот ты знаешь, кто такой Сталин? А я знаю, один раз еле от болтушки ушел.

– Они разумные?

– Не думаю. Повторяют одно и то же по сто раз, как будто заело. Про Сталина, значит, своего. Это был такой вождь в доисторические времена. И вот вроде, ничего болтушка не делает, только держит и говорит. Но люди не выдерживают, мозги-то не резиновые, идиотом стать можно. Так что увидишь – не здоровайся, беги.

– А как они выглядят-то?

– Как бабки.

– В смысле?

– Как древние бабки в синих халатах. Говорят, они тут то ли уборщицами были, еще во времена музея, то ли билетершами. А потом приключилась Катастрофа, и они мутировали. И никак не перемрут. Одно хорошо: территориальные. Где одна водится, там другие не ходят. И медленные, удрать можно, если уши вовремя заткнешь.

Телеграф не удержался – хмыкнул недоверчиво. Бандеролька только головой покачала. Разное, конечно, существовало в подземельях, но бессмертные бабки? Нет, вряд ли. Очередная страшилка, легенда для новеньких, чтобы не совались, куда не след.

Штрек изогнулся и раздвоился. Иванов помедлил секунд пятнадцать – и это напугало Бандерольку больше легенды о болтушках. Кажется, не так хорошо здесь проводник ориентируется. Заметив испуг спутников, Иванов поспешил объясниться:

– Редко здесь хожу, этот путь и на карту-то не нанесен, чтобы Барина и Пееву не тревожили. Но вы не волнуйтесь, я дорогу найду. Дальше каменоломен не заблудимся.

Звучало не слишком обнадеживающе.

Этот коридор был совсем узким – еле-еле протискивался плечистый Телеграф. И довольно низким – даже Бандерольке периодически приходилось пригибаться. Потолок не производил впечатления надежного: над головой нависали плиты, готовые вот-вот обвалиться, желтоватые, белые, зеленые… Под ногами – каменное крошево. Приходилось одновременно смотреть и вверх, и вниз, чтобы не упасть и не задеть какой-нибудь «висяк».

Иванов двигался сноровисто, убегал вперед, ждал Бандерольку и Телеграфа. Они шли гораздо медленнее, осторожно. Кажется, над головой похрустывало и поскрипывало.

Снова свернули, пришлось перебраться через завал. Иванов встревожено зыркал по сторонам, Бандеролька нервничала. Катастрофа загнала в подземелья огромное количество людей, процентов восемьдесят населения, наверное. И все-таки человеку плохо без простора и свежего воздуха, без солнца и воды: начинает мерещиться всякое.

Бандерольке, например, уже несколько минут казалось, что неподалеку кто-то бормочет, тянет и тянет старческую скороговорку про «а вот в наше время» и «проститутки и наркоманы». И нудит и нудит, и гундосит, и гундосит. Сначала не замечаешь, а потом действует, как комар: вроде, и не кусает пока что, но лучше бы уже крови напился и заткнулся. Да что угодно, лишь бы заткнулся, не нудел, а то мозги закипают. И уже ничего, кроме этого звука, не слышишь, не замечаешь.

Поймав себя на том, что злится, Бандеролька остановилась.

– Вы ничего не слышите?

Телеграф с раздражением мотнул головой, Иванов же напрягся:

– Кажется…

– Да вы прислушайтесь!

– Водокап, – постановил Иванов. – Пойдем, заодно и попьем. Вода чистая, через много метров известняка фильтруется.

Водокап действительно вскоре обнаружился: система пластиковых стоков и труб, по которым сочилась, накапливаясь в старой эмалированной ванной, вода. Прозрачная и холодная, подернутая тонкой известняковой пленкой. Но капанье воды не было тем звуком, который раздражал Бандерольку – тот будто бы немного отдалился или скрылся за поворотом, но никуда не делся.

Может быть, подземные осы? Но откуда бы взяться насекомым на такой глубине? Должно быть, давящая тишина пещеры так действует – мозг обманывает сам себя, придумывает несуществующие раздражители.

– А чем вы питаетесь? – напившись, спросила Бандеролька, только чтобы заглушить бормотание.

– Грибами питаемся и кротятиной. Кротов разводим. Ну и топинамбур тоже выращиваем для витаминов. А то, говорят, пока не додумались, были случаи цинги.

Навязчивый звук не прекращался.

– Вы точно ничего не слышите?

Телеграф попытался подать знак: покрутил пальцем у виска и сделал жест, будто сам себя душит. Кажется, он слышал.

Иванов покрутил головой и побледнел – даже в тусклом свете фонарика было видно.

– Болтушка, – прошептал он. – Ох, попали. Все, теперь – только драпать. Понять бы еще, откуда подкрадывается.

Бандеролька почувствовала себя голой: оружие она оставила в камере хранения вместе со всем радиоактивным и дезактивации не подлежащим. Респиратор, кстати, пришлось оставить там же, и теперь Бандеролька закрывала лицо арафаткой, как и Телеграф, грим которого смылся под душем.

Иванов-то их в лицо не знал, а вот атаманша – знала.

Впрочем, кажется, атаманша не была самой большой проблемой на данный момент. Они поспешили прочь от водокапа, но звук не отдалился, напротив, заполнил весь коридор, совсем низкий, пришлось идти, согнувшись. Нудели стены, стенал потолок, покряхтывал пол, и воздух дрожал от ненависти ко всем моложе семидесяти лет.

В конце концов, неуважительно было бы просто убежать. Пожилым людям тяжело, у них вечный дефицит общения, их игнорируют, не замечают. А обязаны замечать! Ведь не было бы нынешней беспокойной молодежи, если бы не старшее поколение.