Олег Верещагин - Очищение

«Ой нет, это я не выдержу, — без страха (точней, его было слишком много) подумал Сашка. — Это не надо». И быстро спросил первое, что вскочило на язык, стараясь говорить спокойно:

— Думаешь, ты самый сильный?

Что интересно — Хузин честно подумал, словно бы все вспоминая и оценивая. Потом кивнул и ответил коротко:

— Здесь — да.

— Сильнее нашей власти? — как-то само собой спросилось у Сашки, он и сам удивился. Только через секунду сообразил, что мысленно опять представил себе Немого. И эти слова появились словно бы из ниоткуда.

— Какой власти? — отчетливо напрягся Хузин.

— Нашей. — Сашка сам не знал, что говорит и что имеет в виду. Главное, Хузин разговаривал и не подходил к жаровне.

— Ты власть, что ли? — прищурился бандит.

И тут Сашка, тоже честно подумав несколько секунд, ответил, уже не думая о жаровне, а думая только о том, что говорил, — от этого непонятным образом прибавлялось сил:

— Нет. Но она за меня. А ты просто плесень.

Хузин с тяжелым интересом долго смотрел на Сашку, потом медленно, задумчиво сказал — в голосе прорвалась досадливая злость:

— Ведь было же нормальное поколение. Наконец-то нормальное. Сидели у маминой юбки, никому не мешали жить, под ногами не путались, сопели в две дырочки в свое удовольствие. И вот поди ж ты… откуда что взялось… Глазенки сверкают, поза гордая, изо всех сил не показывает, что ему страшно… Может, тебе красный галстук подарить?! — прикрикнул он. — Чего молчишь, сопля помойная?! Подарить, да?!

«О чем это он говорит… и что за галстук еще, — обмирая, подумал Сашка. — Горло, что ли, перережут?! А он решил так поиздеваться?! Но я же не хочу! Не надо! Я хочу жить! Как угодно — но жить! Я повеситься хотел, но я был дурак! Я жить хочу!! Не хочу тут умирать, тут страшно!» Он едва не крикнул все это вслух, удержался каким-то запредельным усилием невесть откуда взявшейся воли. А Хузин между тем подошел ближе, впился глазами в глаза Сашки, и мальчишка поразился тому, сколько ненависти в этом взгляде. Как будто перед Хузиным был не тринадцатилетний мальчишка, а самый злейший враг. И причем… да. Враг побеждающий. Этот взгляд странным образом придал Сашке немножко уже совсем кончившихся было опять сил.

— Где твой старший? — спросил Хузин. — Немой этот, щенок беглый? Он опять тут, да? Где встречаетесь? — И вдруг упер жесткий, каменно-твердый палец под правый глаз Сашки. Вся половина головы ровно, медленно и неотвратимо налилась тупой болью. — Говори. Иначе я тебе буркалы выдавлю… медленно выдавлю, сучонок… а потом… потом отпущу. Не сдохнешь, слепому подавать будут больше. — Он хохотнул и нажал сильней. — Молчишь?! Ну, тогда прощайся с глазом…

— Не думаю, — сказал соскочивший внутрь с лестницы человек.

Хузин быстро обернулся, хватаясь за кобуру на поясе. Он сделал это на самом деле очень, ОЧЕНЬ быстро. Но все равно опоздал.

Человек стремительно шагнул-упал вперед и нанес Хузину два удара — прямой правой в солнечное и хук левой в как раз удобно подставившуюся челюсть. Хузин длинно, громко икнул нутром и тяжелой грудой мяса покорно лег у ног незнакомца.

Сашка засмеялся.

Нет, это была не истерика. Он смеялся взахлеб, с чистой, искренней радостью. Даже не потому, что его спасли, — об этом он почему-то совсем не думал. А потому, что сказка была правдой. Потому что Немой не соврал. Потому что, оказывается, зло — не такое уж сильное….

— Вы — Романов, да?! — Голос подвешенного на крюк голого мальчишки звучал ликующе, потому что он уже явно знал ответ.

— Романов, — буркнул Николай и, подойдя, стал возиться с наручниками. — Не трепыхайся ты, мешаешь… А ты Сашка? Белов?

— Да! Ага, Сашка! Белов! Женька правду говорил! — мальчишка закивал и зачастил, конечно, никак не мог успокоиться. — Я знал, что он правду говорил! То есть я не знал ни фига, я просто верил! Я вам потом бумаги отдам, у меня много записей, ценных, правда! И вам надо скорей людей послать, я покажу куда, там наши подрываются на минах! И малышня там, голодная совсем, они умереть могут! И на завод еще, на заводе убьют всех, если узнают, что тут! И к самому Балабанову… А Женька где?! Он жив?! Он с вами?!

— Женька тут, успокойся… Вот так. — Романов помог мальчишке встать на ноги, тот опустил руки и скривился, зажал запястья под мышками. — Давно он тебя?

— Да он и не трогал меня совсем почти, — Сашка помотал головой, начал осторожно растирать руки. — Только грозился… — И вдруг мальчишка признался: — Я не знаю, честно, как я молчал. Страшно было очень-очень… Вы поскорей людей к нашим пошлите, там…

— Наверху все расскажешь, одевайся давай… — Романов поднял бровь — валявшийся на полу бандос завозился. — Ого… Вот это хрях.

— Убейте его! — зло сказал Сашка и оскалился, как маленький хищник. — Он не человек, правда! Вон гильотина стоит — в прошлую пятницу он на ней двоих пацанов, один младше меня был, так кричал, что даже охранники глаза прятали, а этот…

— Я знаю, Саш, — мягко прервал его Романов, наблюдая за движениями туши на полу.

Наконец Хузин сел на корточки, посмотрел снизу вверх все еще осоловелым взглядом, спросил:

— Ты кто такой, ептырь?

— Для тебя — смерть, — негромко сказал Романов.

Хузин ощерился, фыркнул, как кабан:

— А! Я ж про тебя знаю, слыхал! Романов с Владика? Это для вас этот щенок нюхал? Ну я тебя поздравляю, понял? — Он стал привставать дальше, мотая головой. — Хозяин вас достанет. И тебя, и твоих…

— Твой хозяин уже сегодня вечером будет болтаться на воротах своей помойки, — пояснил Романов доброжелательно.

Сашка то с ненавистью смотрел на встающего — с трудом, с хрюканьем и мыканьем — Хузина, то с недоумением — на Романова…

— Я не про эту свинью депутатскую. Я про настоящего Хозяина. — Хузин оскалился торжествующе, уже стоя «на полусогнутых».

Романов вдруг с резкой, непреодолимой силой поднял тушу бандюги и, прежде чем тот успел что-то сообразить, как поросенка на забое, швырнул его спиной в лоток гильотины и грохнул прочно защелкнувшимся ярмом — раньше, чем задохнувшийся от удара всей спиной о поддон Хузин сумел пошевелиться. Он выпучил глаза, взвыл, обеими руками схватился за толстый пластик, не сводя наполнившегося ужасом взгляда с висящего над ним ножа, заколотил ногами.

— Нет! Не надо! — сипло (ярмо было слишком узким для его толстой шеи) взвыл он через несколько секунд.

Романов наблюдал за ним спокойным, тяжелым взглядом.

— Я расскажу все! Я все расскажу! Я знаю много! Я золото! Золото вам… тебе! Тебе одному отдам! У меня есть! Свое! Много! Много!! — В этом вое был теперь только страх.

— Саш, выйди, — сказал Романов.

Мальчишка, тяжело дыша, помотал головой.

— Выйди, — повторил Романов спокойно и повелительно. — Это никакое не мужество — смотреть, как убивают крысу. Это просто противно. У тебя еще много впереди — много такого, для чего мужество будет нужно на самом деле. Иди.