Олег Петухов - Пост-Москва

Высший Совет республики РФ объявил всех граждан с оружием в руках мятежниками и иностранными шпионами. Для восстановления «конституционного» порядка привлечены международные миротворческие организации, и десятки пиндосских броневиков разъезжают по городу, расстреливая из крупнокалиберных пулеметов все подозрительные цели. Смакдональдс должен работать при любых внутриполитических обстоятельствах, а кока-кола должна наращивать производство и сбыт несмотря ни на что. Запишите это в книгу и назовите ее библией или кораном, или еще как. И не говорите, что вас не предупредили! Веселый клоун соберет ваши медяки для помощи сироткам в прозрачные пластиковые ящики, а потом упакует в эти ящики то, что от вас останется. Сбыт должен расширяться, а производство сахарной с колером газированной воды увеличиваться день ото дня. Иначе крах и хаос мировой экономики и гибель демократии на местах. Ангелы встречают потребителей кока-колы на небесах, потому что те, кто пьет то чудо, веселы, оптимистичны и позитивны, пока земляные черви не съедят их в могилах. Но и земляных червей они встречают с детской улыбкой на устах. Позитивно, оптимистично, радостно.

Движение русской гражданской самообороны обречено, потому что нет лидера, нет вождя, нет фюрера. А есть отдельные отряды, есть самопожертвование одиночек, есть дух, но нет единой воли. Нет ни Сталина, ни Гитлера, ни Ленина, ни Наполеона, кто мог бы объединить усилия в единый кулак, в единую бронированную решимостью волю к победе. Итог борьбы предрешен — народ не может противостоять государству на равных.

Итог борьбы предрешен? Нет, пока последний из сражающихся не выпустит из рук оружие, борьба будет продолжаться.

По всем телеканалам проходит новость номер один — бессменный президент, которого все зовут Папа, тяжело болен. Высказывают подозрения на рак, кое-кто говорит о сердечной недостаточности. Понятно, что на современном уровне трансплантологии все это не что иное, как сказки в пользу бедных. Однако все комментаторы, как один, тут же начинают говорить, вначале глухо и намеками, а потом уже и открытым текстом, о смене политического курса.

Мелькают кадры погромов и беспорядков, показываются толпы агрессивных гастов, нападающих на одиноких прохожих, громящих витрины магазинов, врывающихся в квартиры, насилующих женщин прямо на улице под объективы телекамер и при свете софитов.

И тут же идут кадры с возмущенными гражданами, требующими навести хотя бы элементарный порядок. Порядок и законность — становится лозунгом дня.

На экране появляется известный телеведущий, настоящий зубр и мастодонт от журналистики, буквально накануне вечером воспевавшим стабильность и процветание как высшее достижение Кремля и его обитателей. Теперь он сух, деловит и одет в нечто, отдаленно напоминающее то ли френч, то ли старинный сюртук защитного цвета:

— Наши источники на самом верху только что сообщили нам, что было проведено чрезвычайное заседание Высшего Совета в связи с состоянием здоровья всенародно избранного и горячо поддерживаемого народом президента, рейтинг которого застыл на небывало высоком уровне. Президент письменно уведомил Совет о своем решении — временно он передает полномочия своему преемнику. Было также озвучено имя преемника… Я не знаю, может быть за эту информацию нас всех тут расстреляют, — ведущий хохотнул. — Но я не могу скрывать от народа, что своим преемником господин президент назначил…

Он сделал театральную паузу:

— Назначил Степанцева Георгия Михайловича! Молодой энергичный генерал госбезопасности, успевший проявить себя и зарекомендовать непримиримым борцом с преступностью, — именно то, в чем нуждается страна и государство в эти нелегкие дни и часы…

По улице бредет гаст. Он с трудом переставляет ноги, на вид ему под семьдесят, хотя реальный возраст гастов далек от внешности, и всегда трудно угадать, сколько на самом деле им лет.

Тут и там на дороге лежат перевернутые машины, некоторые из них были подожжены и сгорели, у некоторых выбиты стекла. У многих домов также выбиты стекла на первом этаже. Прохожих не видно, город будто вымер. Или по нему пронесся ураган. Или прошло войско оккупантов.

Далеко впереди он видит другого гаста, тот метет тротуар, стоя на одном и том же месте. Перед ним идеально чистый кусок асфальта, но он продолжает мести только этот небольшой кусок города, как бы не замечая вокруг себя битых стекол, обгоревшие листы бумаги и кучки стреляных гильз.

Первый гаст подходит к нему и долго смотрит на его работу. Потом говорит:

— Ты будешь быть человек.

Гаст-дворник замирает. Гаст-старик кладет ладонь ему на голову:

— Ты — человек.

И уходит дальше по тротуару.

Поднимается ветер. Маленькие вихри собирают мусор в кучки, потом поднимают их вверх. Ветер гудит в проемах окон с разбитыми стеклами.

Дворник-гаст стоит неподвижно некоторое время, а потом снова и снова начинает мести одно и то же место. По его мнению, асфальт еще недостаточно чист, и надо продолжать работать, чтобы стать человеком.

Геринг лежит на диване с своем кабинете. У него ноют руки и ноги, спина сведена судорогой, он смертельно устал. Все, что ему нужно сейчас, — пара-тройка часов здорового сна и хорошая порция виски. Однако он не может позволить себе отдых, пока события развиваются столь стремительно. Его брат, пусть и сводный, становится диктатором, точнее президентом с полномочиями диктатора. Перспективы, открывающиеся перед ним, просто завораживают. На ум приходит слово из студенческой жизни, из лекций по истории и праву — «дуумвират».

Теперь его никто не остановит, нет, он на коне, а братишка обеспечит ему непробиваемую защиту, прочный тыл, и, кроме того избавит его от публичной тягомотины и всех этих съемок, речей, выступлений, всей этой мишуры и позолоты, только затемняющих кристальную чистоту истинной власти. Власть — это страх в глазах тех, кто все считают всемогущими, но только не он, потому что он знает им цену. И он знает цену своему слову, даже намеку на слово, еще не произнесенное, но уже продуманное в тиши кабинета, проговоренное про себя, как свое тайное желание, а все остальные должны догадываться, мучаясь по ночам в сомнениях, правильно ли они поняли истинную волю, его личную волю, его личный каприз. Вот это и есть суть власти, власти, ограниченной только его капризом. Улыбка, брошенная вскользь, как бы ни о чем, меткое словечко, шуточка — вот его рычаги и оружие, и инструмент воздействия на всемирную историю и мировую политику.

Он налил себе виски и опрокинул залпом полстакана. Из глаз лились слезы. Узкое удивленное лицо той девочки, когда он нажал на спусковой крючок автомата, и очередь прошила ее, насквозь ли, стояло у него перед глазами. Это дело государственной важности, он понимал, но ничего не мог с собой поделать: ему хотелось выть, а не принимать власть на блюдечке. Она упала лицом вниз и осталась там, мертвая, навсегда. Это была самооборона, убеждал он себя, либо мы, либо она, и ее рука не дрогнула бы, в этом он не сомневался. Отчего же он ощущает в себе эту пустоту, будто, будто кошки скребут на душе? Кошки, кот. Куда девался тот черный кот? Он летел с ними, сидел рядом с той девкой, пока она была без сознания. Красотка, между прочим, надо будет заняться ею потом, когда они выкачают из нее, что им нужно — информацию, новые технологии, явки-пароли, кто знает, чего они хотят и почему так носятся с ней?