Артем Мичурин - Полведра студёной крови[СИ]

— Почему? — проскрежетал он так жалобно, что я насилу сдержался, чтобы не обнять беднягу. — Мы могли бы…

— Хватит.

— …до весны…

— Хватит, сказал. Я шёл сюда… сам знаешь для чего, а не зиму с тобой коротать. И потом, мне нравится эта милая старушка.

— Подохнем же. Ты сам слышал. Никто не возвращается.

— Завязывай на сегодня со спиртом, — пристроился я на скамье, кое-как укрыв ноги кухлянкой. — Будет обидно, если дни мои прервутся от руки старушенции, хоть я к ней и неравнодушен. Бди.

Утром, впервые за несколько недель умывшись тёплой водой и навернув бабусиной стряпни под неотступным контролем шеф-повара с двустволкой, мы перешли к деловой части.

— Я возьму всё, — ткнула хозяйка толстым узловатым пальцем в мешок с солью.

— Ишь ты! — усмехнулся Ткач. — А рассчитаться-то будет чем? Натуру не предлагать.

— Вот, — тряхнула старуха собольими шкурами.

— И на что они нам сейчас?

— Нужны припасы, — подсказал я. — Мясо, крупа, котелок там, миски, пару больших шкур на подстилку, да и патроны лишними не будут. У тебя двенадцатый?

— Шестнадцатый, — расстроила меня старуха. — Но я погляжу. Может и завалялось чего.

— А "семёрок" нет? — поинтересовался Ткач. — Или девять на восемнадцать, хотя бы. Ты меня вообще понимаешь?

— Вроде не дура, — оскорбилась хозяйка. — Но за это я хочу всё, — снова ткнула она пальцем в мешок.

— Неси, — кивнул я. — А там видно будет.

— И самогона прихвати. Не поверю, что у тебя нет, — крикнул Ткач ей вдогонку. — А что? — повернулся он ко мне. — Я пустой.

— Ты за четыре часа всю флягу этого говна выхлебал? И не подох?

— Практика — великая вещь.

— Вот, — вернувшись из своих потаённых кладовых, бухнула старуха на пол два мешка: с вяленым мясом и с сушёным горохом. — И вот, — выложила она на скамью патроны: восемь "двенашек", дюжину "маслят" и три "семёрки".

— Не густо, — почесал бороду Ткач и взял один из патронов с тёмно-зелёной довоенной гильзой. — Они хоть годные?

— А мне почём знать? — бросила старуха. — Я ими не стреляю.

— Котелок, миски, две шкуры, — напомнил я.

— Любые бери, — указала хозяйка на полки с утварью и застеленный шкурами пол.

— А где обещанный самогон? — снова поднял Ткач, похоже, единственную волнующую его сейчас тему.

Старуха покачала головой и, снова скрывшись в недрах холма, вернулась с бутылью мутной жидкости.

— Во! Это дело! — схватил Ткач вожделенный сосуд и, откупорив со смачным "пок", нюхнул содержимое. — Годится!

— Обожди, — остановил я его руку, запрокидывающую бутыль в подставленную пасть. — Что ты как свинья? С хозяйкой выпей.

— Э-э… — опустил Алексей склянку. — И то верно. Прошу простить меня за отсутствие манер, — отстегнул он с карабина алюминиевую кружку и, набулькав в неё половину, протянул старухе. — За удачную сделку.

— Я это не пью, — отступила та на шаг. — Мне для компрессов. Суставы ломит.

— Не обижай моего друга, мать, — вежливо попросил я, расстёгивая кобуру. — У него бзик на это дело. Уважь.

— Да, уважь, — почти обиделся Ткач. — Будь любезна.

— Нельзя мне, — отступила хитрожопая ещё на шаг. — Язва у меня. И желтуха.

— Пей, — направил я ствол ПБ ей в голову за секунду до того, как показавшиеся из-под тряпок стволы успели подняться.

Старуха замерла, но всего на мгновение, быстро рассудив, что слабый шанс на жизнь лучше верной смерти.

ПБ хрустнул, и девятимиллиметровый комочек свинца зарылся в скрытую капюшоном голову.

— Паскуда! — швырнул Ткач бутыль в стену, раздосадованный больше отсутствием выпивки, чем попыткой отравить себя. — Чёрт… А ведь мы её стряпню жрали.

— Из общего котелка. А вчерашний чугунок старуха не успела бы травануть, он всё время на виду был. Я за этим слежу, в отличие от тебя — беспечного алкаша. Да и не рискнула бы она в своём доме. На дорожку яду подкинуть — это другое дело. Потом взяла бы след и обобрала наши скорчившиеся в мучительной агонии трупы.

— Я не беспечный, просто привык видеть людей, даже таких, с положительной стороны.

— Ну, хотя бы не отрицаешь, что алкаш. Это шаг в верном направлении.

— Заткнись. Что с мясом и горохом делать будем?

— Возьмём другие мешки. Не могла же она все свои запасы потравить.

— А может тогда и самогону…

— Вот тут не уверен. Возможно, старая не врала, что не употребляет. А потому логично предположить, что спиртное у неё только для гостей.

— Сука…

Проинспектировав бесхозное жилище на предмет съестного, мы разжились половиной свежей тушки зайца, предположительно чистыми мешками мяса и гороха, тремя десятками дробовых патронов двенадцатого калибра, плюс к тем восьми, что достались нам по договору, и крепкими салазками для транспортировки экспроприированного добра. Правда, вяленое мясо на вкус оказалось говна не лучше, так что тягать целый мешок этих неудобоваримых останков неизвестного происхождения мы не стали, ограничившись небольшим кульком на самый голодный день.

Около получаса ушло на то, чтобы отговорить Ткача от идеи остаться здесь навсегда. Не помогали ни аргументы про отсутствие баб, ни убеждения в бесперспективности автономного существования без навыков охоты и огородничества. Только напоминания об ошивающихся поблизости менквах и неумении плести корзины возымели эффект, и мы, наконец-то, покинули "гостеприимный" дом.

Человеку, впервые попавшему в тайгу зимой, может показаться, что она полностью необитаема. Но это только первое впечатление. Проходя по краю вымерзшего до дна болота, можно заметить на покрытых инеем березах угольно-черные точки косачей, если конечно тебе не отбили глаза в пьяной драке или ты не Алексей Ткачев. Всю ночь эти аппетитные птички проводят под снегом, и лишь утром голод выгоняет их на мороз. В этом мы от них мало отличаемся. Разве что мерзнуть нас заставляет желание прожить всю оставшуюся жизнь в тепле и сытости, и чтобы для этого больше ничего не надо было делать. Этакое авансирование в беспечную старость.

Нажравшись почек и сережек, тетерева снова, сложив крылья, бросаются с дерева в рыхлый сугроб. Облюбовав место, делают под снегом лунку и садятся на всю ночь. Имея такое чутье на эти мешки с кровью как у Красавчика, можно и не беспокоится о пропитании. Но дело в том, что конкурентов у любителей подснежных куриц тут тоже немало. Не говоря уж о том, что сами мы уже не раз и не два становились предметом охоты.

Если быть внимательным и не щелкать ебалом, то вовремя замеченные следы на снегу расскажут о жизнедеятельности многих четвероногих обитателей этих мест. Вот тонкая цепочка следов горностая ведет к старому полуистлевшему стволу кедра, под которым этот зверек ищет норку полевки; вот петляющий след зайца пересекается четким следом лисицы, Хитрожопая рыжая тварь хорошо разбирается в заячьих петлях, и тут Красавчику, похоже, уже ловить нечего. Но вот между сосен по снегу будто ступал кто-то обутый в чайные блюдца. Широкий шаг, твердая поступь… Что-то хищное. Скорее всего рысь. След лося вообще сложно с чем-то перепутать. Его, как и росомаху, соболя, северного оленя природа наградила широкими лапами, позволяющими им не проваливаться и быстро передвигаться по рыхлому снегу в лесу. Ну а у нас для этого есть лыжи, что несут вот уже которую неделю по заснеженной тайге к такой далекой горной гряде, хранящей в себе либо несметные богатства, либо лютую смерть.