Олег Дивов - Вундервафля. Сборник

А ему уже пришло в двигатель, и давление масла упало на ноль.

Потому что кончилась везуха, исчерпалась напрочь.

Когда идешь на вынужденную в чистом поле, а посреди него растет одинокий телеграфный столб, он — твой, это скажет любой пилот. Здесь стояла одинокая сосна, и Тяпа в нее воткнулся с ювелирной точностью. Спасибо хоть, на самом конце пробега — самолет только немного довернуло, и это даже было хорошо: обоих кинуло на борт кабины и никому не отдавило яйца ручкой.

Тяпа мог еще уковылять подальше на сухом движке, но тринадцатый погнался за ним, норовя добавить в бочину. Маршал схватился за пулемет, Тяпа испугался за маршала — и нырнул вниз. Атам, конечно, образовалось дерево.

Потом они бегали вокруг дерева и самолета, низко пригибаясь, стараясь укрыться за стволом и мотором, потому что остальное все пробивалось навылет. А над ними кружил «У-2» и поливал из «ШКАСа».

— У него сейчас патроны кончатся! — кричал Тяпа. — Там всего триста штук!

— Без тебя знаю! — огрызался маршал.

— И пулемет — говно! — кричал Тяпа.

— Сам ты говно! — отвечал маршал. — Из этого говна сбили нас за секунду!

— Да честное слово — говно пулемет! Нам просто не повезло!

— Зато бомбы не говно!

— Да нету там, нету!

— Заткнись уже!

С пояса Жукова свисал и тянулся за ним по земле страховочный фал, вырванный с мясом из борта. Это считалось невозможным, но маршалу Советского Союза — удалось. Таская Жукова за собой вокруг самолета, Тяпа все суетился, пробуя фал отстегнуть, а то вдруг наступит. Поскользнется — и тогда амба. Маршал его суету заметил.

— Отдай хвост! — рявкнул он и быстро намотал фал на руку.

Наконец патроны у тринадцатого кончились или терпение истощилось, и он убрался по своим делам.

— Вы не ранены, товарищ маршал? — заботливо спросил Тяпа.

— Нет, — сухо ответил Жуков.

Тяпа подошел к самолету. Тот, хороший такой, не загорелся, но представлял собой форменное решето. Триста не триста, но две сотни дырок винтовочного калибра в нем было. Может, еще загорится, кто знает… Надо бы достать из штурманской кабины автомат, да боязно. Если он вообще там есть, этот автомат: Тяпа не заметил и не проверил, совсем он сегодня плохой. Никудышный пилот и человечек пустой, бессмысленный. Ах, как стыдно.

— Тя-апа, — позвали сзади ласково.

Лейтенант обернулся. Перед ним стоял маршал Советского Союза. Он уже отстегнул страховочный фал от пояса и теперь аккуратно сложил его в несколько слоев.

— Тяпа, а Тяпа… Тебе отец в детстве ремня задавал?

— Не-а, — Тяпа помотал головой.

— Ну тогда я за него буду! — сказал маршал.

Самолет так и не загорелся, но на всякий случай они отошли подальше в поле. Погода на глазах портилась, стало холодно, сыро и противно. Тяпа прихватил с собой руль направления — все равно его почти отстрелило, висел на честном слове. Бросил на землю и предложил маршалу присесть.

Жуков поглядел на руль, на Тяпу, на часы и остался стоять, выпятив челюсть и заложив руки за спину.

— Шоколадку не хотите, товарищ маршал? — спросил Тяпа, пошарив по карманам.

— Пистолет хочу, — процедил маршал. — Расстрелять тебя к чертовой бабушке. За идиотизм. Откуда ты взялся такой, а, лейтенант?

— Из Москвы, — сказал Тяпа. — С Сивцева Вражка. А пистолет возьмите, пожалуйста, там как раз один патрон.

— Для себя, что ли? А где остальные?

— После обеда по банкам стреляли… Мы тренируемся… — Тяпа, униженный и пристыженный, ныл, как нашкодивший мальчишка. — Мы иногда падаем, и тогда приходится в немцев стрелять из чего попало, ну и… А на случай, если вдруг позовут немедленно лететь, я всегда оставляю один патрон…

— Убери эту железку с глаз моих долой… Тренируется он!.. Вот даже такую херню, как последний патрон, ты заранее просчитываешь! А того, что твой приятель — предатель, сообразить не смог!

— Это не Овсеенко, это другие какие-то, я разглядел, пока они вокруг нас летали… Немцы, наверное.

Жуков раскрыл планшет и уставился в него. Снова посмотрел на часы.

— Никуда идти не надо, товарищ маршал, — сказал Тяпа. — Нас с минуты на минуту искать начнут. Истребители проскочат быстренько по маршруту и найдут. А до проезжей дороги километра четыре по грязи. Вон там хутор, а там деревня, так мы точно между ними, это тоже километра три с половиной. Смысла нет. Нас раньше отсюда подхватят.

— Кто подхватит? Гляди, какая погода! Еще не факт, что истребители смогут подняться, если совсем задождит.

— Наши в любом случае и поднимутся, и подхватят. Им скоро из штаба позвонят, и они сразу сюда.

— А сядут здесь?

— Конечно. И сядут, и взлетят…

— Ну да, — протянул маршал, — дерево было единственное, и ты его уже занял, опасности больше нет…

— Это уж так положено, — сказал Тяпа. — Это, извините, закон природы. Товарищ маршал, вы тут подождите, я схожу попробую нацедить бензинчику и когда надо запалю костерок, чтобы нас лучше видно было.

— Нет, — сказал маршал. — Не лезь туда.

Тяпа хотел спросить «Почему?», но постеснялся. Маршал сегодня второй раз падает — небось тоже психует с непривычки.

Тяпа оглянулся в сторону линии фронта. Там виднелся лес, на самом деле — сплошное непролазное болото аж до самой линии, на верных полста километров. Поэтому там ничего нет, только разведка по краешку ползает, булькая и матерясь. И тут ничего особенного нет, даже рокада толком не прикрыта: незачем. И еще на полсотни верст в нашу глубину — скучно и глухо. Речки да озера, между ними трясина, не особо развернешься. В таких местах неудобно сражаться, здесь можно только увязнуть, потерять мобильность и утратить инициативу. Здесь никому воевать не интересно, ни ихним, ни нашим.

«Вот через это тоскливое место немец и просунулся — на выброску, наверное, — и так нахально с нами обошелся. Понял, что я узнал его самолет, и решил нас приземлить, выиграть для себя время. Пока мы тут будем по грязи телепать… Ему надо всего ничего, час с небольшим до ночи, а назад он затемно пойдет, тут прямо и вернется, и еще в наш самолет плюнет — и фиг поймаешь. Ушлый немец, соображает.

Машина у Овсея простая, однобачковая, далеко не заберется. И бросать диверсанта немец будет посадочным способом, иначе слишком рано прилетел. Он хочет сесть засветло, в пределах ста километров отсюда, вряд ли больше. Почему засветло? Потому что его там не встречают, некому посигналить, обозначить заход на площадку. А взлететь можно и ночью: развернулся да пошел. Я тоже так бросал один раз. Правда, я летел позже, в сумерках, под самую темноту: плюх — и не видать меня. Немец оставил себе запас по свету, такой запас может боком выйти.

Сколько же я возил на выброску… Раз семь, наверное. Одна девчонка была очень красивая. Интересно, что с ней. Бросил я ее как надо, и до места она добралась, а что с ней дальше — не знает, наверное, и капитан Ворон, не положено ему. Пускай ей повезет…»