Дмитрий Ермаков - Слепцы

– У нашего Дяди Федора нет детства, – шептала Наталья, поверяя свое горе мужу в те редкие минуты, когда самообладание изменяло ей.

– Нет, – соглашался Афанасий, – зато есть жизнь. И будущее.

Федя слышал эти разговоры. В такие минуты ничего не хотелось ему так сильно, как порадовать маму. Но как сделать это – он не знал. Из слов Алекса и Даши следовало, что быть ребенком – значит капризничать и лезть, куда запрещено, просто потому, что хочется. Федя каждый раз приходил к выводу, что тогда он быстро и бесславно погибнет, и лучше уж оставаться собой.

– Туннель специально так построили, чтобы по нему можно было ходить, – рассказывал Федя, – на случай, если что-то с поездом случится.

Они шли по специальному пешеходному карнизу, гладкому и ровному, идущему вдоль всей стены туннеля. Впереди мальчик со светильником, следом – Герман. Сначала Герман пару раз спускался на пути, желая идти рядом с проводником, но тут же начинал спотыкаться, и в итоге вернулся обратно на тропу.

– Да, – признал он, – так удобнее. И откуда ты все знаешь? Про туннель, про метро, про пещеры… Вообще про всю старую жизнь.

– А чем еще заниматься тут? – пожал плечами мальчик. – Ну, поработал час, два. Ну, поприседал минут десять, ну отжался от пола раз двадцать. А дальше? Спать? Есть? В носу ковырять? Вот и учим истории про прежнюю жизнь.

Герман издал неопределенный звук и больше не перебивал его.

– А вот и «Зал Анакопия». Конечная, просьба освободить вагоны, – объявил мальчик смешным голосом, когда туннель кончился, и они оказались на перроне станции. – Когда-то отец пытался приспособить для жизни и эту станцию тоже, но быстро понял, что это бессмысленно. На путях стоит поезд «Турист». Он работал на аккумуляторах.

– На чем? – переспросил Герман.

Федя тяжело вздохнул. Сложно было привыкнуть, что взрослый, да еще и явившийся из внешнего мира, не знает самых простых вещей.

– У него был запас энергии. От нее работали лампочки. Поэтому когда все случилось, люди первое время сидели тут. У кого-то оказалась с собой еда, у кого-то вода. Кто-то захватил теплую одежду, например, мои папа и мама. Людям казалось, что скоро придут спасатели и вытащат их из западни.

– Но никто не пришел… – прошептал Герман.

– Но никто не пришел, – тихо повторил мальчик. – Зато кончилась еда. И сели аккумуляторы. А потом…

– Не надо, – так же тихо произнес космонавт.

– Вождь уже рассказал о тех днях?

– Нет. Но я видел сны. Кошмарные видения про Кровавую станцию и то, что там происходило. Про войну пещерных людей с каннибалами. Видел, как насиловали женщин. Как убивали мужчин. Омерзительные, невыносимые картины. Боже…

Космонавта замутило. Он начал шарить по воздуху в поисках опоры и в конце концов схватился за стену ржавого вагончика.

– Осторожнее! – воскликнул Федя.

Металлическая конструкция, простоявшая у перрона двадцать лет, держалась на честном слове. Поезд слегка накренился. Перепуганные шумом светлячки засияли ярче, и люди увидели, что из окон и дверных проемов «Туриста» высыпались человеческие кости.

– Черт побери! – ахнул Герман.

– Боже… Я и не знал, что тут тоже хранят… – прошептал мальчик.

Сколько жизней оборвалось здесь? Сколько веселых, улыбчивых туристов, ехавших на экскурсию в пещеры развлекаться, стали пищей для своих обезумевших собратьев?

Прошло несколько минут, и вдруг из дверцы, ведущей на станцию, показалась Мария Острикова.

– Что за шум, а драки нет? – со смехом сказала она. Потом Маша тоже увидела кости и мигом замолчала.

Первым тишину нарушил Герман.

– Мне опять было видение, – простонал он, хватаясь за голову. – Опять трупы! Трупы и убийства! И кровь, кровь, кровь! Сколько можно?! С тех пор, как попал сюда, в эти чертовы пещеры, постоянно что-то мерещится!

– Не только тебе, – кивнула Маша. – Ты думаешь, нас не мучают такие сны наяву? Постоянно, друг мой. Лада говорит, все дело в дурной энергетике.

– В чем?

– На станциях убивали, расчленяли и ели людей. Вся боль, весь ужас, который они испытывали, остались тут.

– Остались тут? – космонавт завертел головой, словно хотел увидеть, как вокруг летают ужасы. – Разве это возможно?

– Меньше задавай такие вопросы, – Мышка сегодня была жесткой, как никогда. – Это есть, и с этим надо считаться. Иначе не выжить. Тут, в метро, призраков столько, что они толкаются локтями. Именно тут они обычно и являются. Но не суди о нашем мире только по его изнанке. Пойдем. Я покажу тебе настоящую красоту.

Девушка взяла Германа за руку и увлекла за собой в зал Анакопия.

Федя остался на станции один. Он был бледен, но губы мальчика улыбались.

– Жизнь и смерть, они идут здесь рука об руку, – процитировал сын вождя слова своего отца.

«Зал Анакопия – главный бриллиант в пещерной диадеме!», «Настоящий белокаменный дворец!», «Перед ним меркнут все другие подземные красоты!» – так расхваливали самую глубокую и самую волшебную из пещер Нового Афона бесчисленные буклеты, проспекты, брошюры.

Это был тот редкий случай, когда реклама не врала.

Люди восхищались красотой зала Анакопия с того самого дня, когда первые спелеологи, Гиви Смыр, Борис Гергевада, Зураб Тинтилозов и Арсен Окроджанашвили, рискуя жизнями, спустились сюда по узким ходам-колодцам. Это были отчаянные, смелые люди.

И именно им, первым из смертных, открылись спрятанные в недрах горы чудеса.

Над головами людей раскинулся лес из сотен разноцветных сталактитов. Ветер не трепал вершины этих «деревьев», и птицы не порхали среди ветвей. Этот лес застыл раз и навсегда в безмолвном, торжественном оцепенении, вечном, как сама Земля. Дальше по стенам ниспадали к самому полу изящными складками занавески, придающие залу сходство с пещерой Али-Бабы. Отдернуть бы эти театральные кулисы, но нельзя – занавесы тоже каменные, созданные миллионами стекающих с потолка капелек.

Но все эти красоты меркли в сравнении с главным чудом зала Анакопия – Каменным водопадом.

Движение и оцепенение, миг и вечность, могильная тишина и ласкающая слух мелодия – все это слила воедино хитрая волшебница по имени матушка-природа. Мощные струи, девственно белые, точно молоко матери, вырываются бурным потоком из расщелины скального свода. Кажется, еще немного – и всю пещеру затопит каменный поток. Но нет. Лишь на какие-то сантиметры век за веком опускается водопад к земле. Он застыл, точно, едва вырвавшись на волю, получил строгий приказ: «Замри!»

Природа обожает шутить; вот и здесь прямо поверх каменного водопада струится ручей. Весело журчит, мчится вниз и с мелодичным звоном разбивается о камни. Шелест воды не нарушает тишину, а сливается с безмолвием в некое единое целое. Звук этот, веками не меняющийся, не нарушает тишину, а лишь подчеркивает отсутствие иных звуков.