Александр Афанасьев - У кладезя бездны. Псы господни

— А поп? Попа тоже не нашли?

— Как сквозь землю провалился, герр директор.

— Что делается для поимки?

— Город перекрыт, розданы ориентировки. Снайпера ищет люфтваффе с воздуха.

— Вот так. Это едва ли не единственное темное пятно в провернутой нами блестящей комбинации. Снайпера я не так боюсь, это исполнитель. А вот поп — опаснее, у попа есть выход на наши верха. На саму систему безопасности рейха, на РСХА — Главное управление имперской безопасности. И где-то там, на самом верху, сидит враг. Я хотел бы ошибаться, но боюсь, что я прав и на этот раз. Поверь, Зайдлер, мне вовсе не хочется каждый раз оказываться правым. Вовсе не хочется…

Ирлмайер одним глотком допил остывший кофе.

— Пошли копировать. Честное слово, я не знаю, как фрау Марта справляется с этим монстром, надеюсь, что ты в этом разберешься. Пошли…

У рейхскриминальдиректора Ирлмайера, рейхскомиссара Абиссинии, было несколько правил, которым он подчинялся всегда. И первое из них — ничего не бросать на полпути, ничего не оставлять просто так, не успокаиваться до тех пор, пока не увидишь мертвое лицо своего врага. Сейчас ради той добычи, которая попала ему в руки, он нарушил это правило, не стал преследовать, добивать до конца сразу двух врагов. Оставил их за спиной. Потом это обойдется ему очень и очень дорого…

Саша…

Его мать звала его так. С ударением на последнюю букву и всегда улыбаясь. Римское имя Александр ей не нравилось, хотя это было его полное имя, воспринятое из русского языка. В итальянском это имя перековеркано на Алессандро. Так звала его бабушка, надменная, сухая синьора, у которой был дом в Таранто. Там он впервые увидел боевые корабли.

Саша…

Словно шелест ветра…

Он умер? Или еще жив?

Паломник открыл глаза — и ослепительно-яркий, сухой свет накатил волной, заставив зажмуриться от боли. Кто-то придержал его…

— Тихо, тихо…

Что-то мягкое прикоснулось к его губам — и он почувствовал вкус подсоленной воды. Под ним все колыхалось, как на телеге…

— Попей, бвана… Нам долго ехать…

Окончательно Паломник пришел в себя только к вечеру…

Они ехали на типично африканском средстве передвижения — носатом грузовике «Мерседес» с тремя осями и мощной рамой, перегруженном до предела. Водители таких вот машин, чтобы подработать, брали попутчиков, сажали их не в кабину, а наверх, прямо на груз. Получалось не так-то плохо — не автобус, но и не верблюжий караван. Полиция отчаялась проверять таких пассажиров и гоняли их только во время усиления…

А усиление сняли…

Паломник вспомнил все — амнезии у него не было. Это заставило его поморщиться.

Вместе с ним ехали человек двадцать. Бедно одетые, в основном мужчины, — женщин совсем немного, ребенок только один, грудной. Люди были совсем не похожи на негров Центральной и Южной Африки, луноликих, с их толстыми губами. Тонкие, почти европейские черты и светлая кожа жителей Нила, более темная кожа и большие глаза местных. И человек, который его спас, — высокий лоб, благородные очертания скул и подбородка. Увидев, что белый пришел в себя, он улыбнулся.

— Я вижу тебя, бвана… — поприветствовал он Паломника традиционным зулусским приветствием.

— И я вижу тебя, Джумба… — ответил Паломник. — Зачем мы здесь?

— Не думаю, что ты предпочел бы остаться в городе, бвана… — покачал головой зулус, — в городе неспокойно…

— Но как…

— В нашем народе говорят, что даже ветер имеет уши, бвана… — предупреждающе сказал зулус, одетый как бедный крестьянин-общинник. — Поговорим, когда сойдем. Это скоро…

Это место на севере Абиссинии было красиво той потрясающей красотой, какая встречается лишь в нескольких местах на земле — например, в Туркестане, район Шарын, национальном парке Пурнулулу в Австралии или в Северной Америке, в Гран-Каньоне. Огромные, старые, уже разрушающиеся горы, выдолбленные ветром, водой и временем широкие, причудливой формы каньоны между ними, зеленые веснушки кустов на уступах холмов и скал. Здесь можно было снимать вестерны про Дикий Запад, здесь можно было остаться жить навсегда, но в Абиссинии — здесь были только скалы и редкие домишки, распластанные на горных склонах и сделанные из обтесанного камня и глиняного раствора…

Они сошли у заправочной станции, неизвестно как оказавшейся в этой глуши, где ничего не было, кроме рекламы фильмов шестидесятых годов и стайки приблудных собак. Зулус протянул Паломнику крепкую суковатую палку.

— Это тебе, бвана. Осталось недолго…

Дул ветер. Грузовик, окутавшись удушающим смогом выхлопа, тронулся дальше в путь. Паломник огляделся — и не увидел ничего, кроме гор да какой-то лениво кружащей в небе птицы. Наверное, гриф, африканский вестник смерти. Далеко забрался…

— Куда мы идем, Джумба?

— В хорошее место, бвана. Там тебе помогут…

Тропинка медленно поднималась в гору. Болталась между упавших сверху валунов и торчащих в небо каменных сталагмитов, как девчонка на вечеринке, выбирающая, с кем бы ее закончить…

Вспомнилось Могадишо. Паломник улыбнулся… боль хоть немного, но отступила.

Во что же все превратилось…

— Чему улыбаешься, бвана? — спросил зулус, проверяя тропинку впереди такой же суковатой палкой. — В моем народе говорят, что только женщина способна радоваться, еще не достигнув конца пути.

— А где он — конец?

Зулус серьезно посмотрел на часы, достав их из кармана. На часах не было ремешков, но это были настоящие часы, признак безусловно состоятельного человека в Африке. И они ходили.

— Еще часа три, бвана. Если идти так, как сейчас…

Через полчаса они сделали привал на показавшемся безопасным месте. Огромный валун защищал их от лишнего взгляда с дороги. Зулус намочил палец слюной, провел над землей — приток воздуха был. Разложив крохотный бездымный костер, он начал заваривать кофе, у него с собой оказались и молотые зерна, и вода…

— Зачем ты меня спас, Джумба? — спросил Паломник, устроившись так, чтобы как можно меньше чувствовать боль от ранений. — Это потому, что я знаю язык людей?

— Нет, не поэтому, бвана… Это потому, что ты мне брат. Я сразу это почувствовал.

— Брат? Разве не белые люди причинили тебе зло?

Зулус отрицательно покачал головой. Из кармана он достал какой-то сверток, аккуратно развернул тряпицу. Взору Паломника предстал большой небогатый медный крест грубой местной работы. Он машинально коснулся своей груди.

— Ты христианин?

— Я православный, бвана. Я — из немногих людей моего народа, узривший истинного Бога и пришедший к нему. Ты не брат мне по крови, но ты брат мне во Христе, вот почему я тебя спас. Мы идем туда, где тебе помогут.