Александр Афанасьев - У кладезя бездны. Адские врата

– Его педерастейшеством мы еще займемся… – словно угадывая мысли, сказал начальник гестапо, – что-то он зажился на этом свете. Кстати, как вы думаете, почему из всего курса он совратил именно вас?

Потому что я хорват – с ужасом понял кардинал Коперник. Если бы он осмелился совратить немецкого ребенка – гестапо повесило бы его. А может, и нет. Но проверять это на себе отец Лойссер не хотел…

– Но это и не так важно. Сейчас это уже не имеет никакого значения. Скажите, а вам никогда не приходилось совращать детей в Германии?

Коперник с ужасом вспомнил того белокурого мальчика из немецкого хора – он тогда уже заканчивал диссертацию. Это был единственный раз, когда он не сдержался… следующий раз он осмелился уступить зову плоти уже в Хорватии, будучи примасом. Они знают! А ведь за это его могут судить и повесить по германским законам!

– Что… вы хотите? Что вам от меня надо? Господи, что вам от меня надо?!

– Не упоминайте имени Господа нашего всуе, – строго сказал доктор Ирлмайер, – хоть я и атеист, но слышать имя Господа из ваших уст неприятно даже мне. Дайте ему платок!

Один из людей, которые стояли за его спиной, явно немцев, подал ему носовой платок, другую руку положил на плечо. Рука была тяжелой и горячей.

– Приведите себя в порядок. Бумагу и ручку!

Другой из его стражей положил перед ним дешевую пластиковую ручку и стопку листов чистой писчей бумаги. Отважный и подготовленный человек мог убить этой ручкой в две секунды, неподготовленный, но отважный мог с помощью этой ручки покончить с собой. Вот только отважный, подготовленный – все это было не про кардинала Коперника, восходящую звезду ватиканской религиозной политики, председателя Папского совета права и мира [38], а заодно – гомосексуалиста и педофила…

– Пишите! – Ирлмайер тяжело и требовательно смотрел на Коперника. – Берите бумагу, ручку и пишите…

Кардинал неловко наклонился к столу, взял бумагу.

– Адресовать не надо. Итак, с самого верха, с красной строки. Готовы? Я, Франко Коперник, кардинал Римской Католической церкви, находясь в здравом уме и твердой памяти… пишете? Пишите, пишите аккуратнее.

Ирмлайер присмотрелся.

– На латыни? Пусть будет так. Я знаю латынь, как и любой выпускник германского университета по факультету права. Пишите… в здравом уме и твердой памяти добровольно соглашаюсь сотрудничать… пишите аккуратнее. Сотрудничать с Главным управлением Имперской безопасности германского Рейха… это можете написать на любом языке… вот так. Для конспиративного общения выбираю себе псевдоним… придумайте сами.

– Псевдоним? – неуверенно спросил отец Коперник.

– Да… как мы будем вас называть. Кличку. Одно слово… любое слово.

– Может… Граничар?

– Нет, нет, нет… – сказал германский контрразведчик, – нет и еще раз нет. Так нельзя. Вы хорват, любой, кто увидит эту кличку, а потом посмотрит списки по куриям, сразу поймет, кто это. Нет, так нельзя.

Ирлмайер пригладил волосы.

– Тогда… с вашего позволения, оперативный псевдоним придумаю вам я. Как насчет… Гондольер?

– Гондольер?

– Да. А что. Мне нравится. Решено, так и будет. Пишите – выбираю себе псевдоним Гондольер и все мои сообщения… записали? Все мои сообщения обязуюсь подписывать этим псевдонимом…

Когда кардинал Коперник написал все это, на лице германского контрразведчика впервые промелькнула улыбка – пусть даже тусклая, недобрая. Он взял фотографию, ее краем подогнал к себе бумагу с написанной распиской, ловко смахнул ее в папку. Понятное дело… отпечатки пальцев.

– Вот так… Вы молодец, отец Коперник. Вы сделали правильный выбор…

Франко Коперник вдруг заплакал…

– Что… теперь… будет… Я должен буду… стучать?

– Не стучать, а информировать! – назидательно поднял палец Ирлмайер. – И в этом нет ничего плохого. Считайте, что вы спасаете мир от очередного приступа безумия. И знаете ли… меня интересуют вовсе не настроения в курии… хотя и они тоже.

– А что? – недоуменно спросил отец Коперник.

– Ну… например, направления ядерной контрабанды из Центральной и Южной Африки. Степень обогащения урана, который идет по этому пути. Какой валютой за него расплачиваются. Кто стоит в начале цепи и кто – в конце…

Отец Коперник задрожал от страха.

– Но я… я ничего не знаю.

– Возможно, и не знаете. Но вот генерал Анте Младенович, ваш друг, про это знает. А значит, и мы тоже будем это знать.

– Но он ничего не говорил мне про это.

Немец снова улыбнулся.

– И не скажет. Но есть средства, которые помогут узнать правду. Мы обучим вас управляться с ними. Вам нужно будет только появиться в доме генерала Младеновича. И сделать то, что мы скажем и чему мы вас научим…

Последнее, о чем в ужасе догадался отец Коперник, было то, что и кардинал Лойссер, лауреат Нобелевской премии мира и правозащитник всемирной известности, стучит в гестапо. Не может не стучать. Потому что иначе его бы повесили. И скорее всего именно кардинал Лойссер рассказал про него гестапо…

Машина работала как часы – и остановить ее было никому не под силу…

Звонок мобильного телефона – это был прямой телефон, и номер его знали очень немногие – отвлек генерала Ирлмайера от его работы. Группа поехала в центр города, чтобы отвезти вновь приобретенного агента Гондольера в отель, чтобы никто не узнал о его маленьком ночном приключении, свободные агенты отдыхали в самолете, а генерал-лейтенант сил полиции, доктор Ирлмайер старомодной чернильной ручкой заполнял первые листы агентурного дела на агента Гондольера. Это была совсем не его работа, такую работу мог выполнить любой стажер или административный помощник – но у любого стажера или административного помощника есть язык. И что самое худшее – может быть вера. Знают двое – знает и свинья – так говаривал папаша Мюллер, первый и единственный Генеральный комиссар безопасности Рейха, который и создал и РСХА, и гестапо, буквально за десятилетие с баварским упорством превратив разрозненные подразделения земельных полиций и крипо в мощную, работающую как часы организацию, беспощадно карающую любых явных и тайных врагов Рейха, где бы они ни находились. И папаша Мюллер, портрет которого висел в каждом начальственном кабинете РСХА вместе с портретом Его Величества Кайзера, был в этом совершенно прав. Именно поэтому генерал-лейтенант Ирлмайер сидел и заполнял разграфленные в типографии листы писчей бумаги несколько неровным (отвык!) почерком.

Когда зазвонил телефон, он нахмурился. Взял трубку, послушал – и побелел от ярости…

– Господа!

Перед генерал-лейтенантом Ирлмайером навытяжку стояли трое – старшие офицеры оперативной группы.

– Я хочу спросить, выполнили ли вы все указания, которые я вам дал, в точности?