Юрий Маслиев - Месть князя

Прошло немного времени и, к их радости, ввели живого и здорового Лопатина, хотя и похудевшего, но, в отличие от них, гладко выбритого и умытого. Через широко распахнутый ворот рубашки проглядывали чистые бинты – у него во время потасовки было прострелено плечо.

Оказалось – он лежал в тюремном госпитале, правда, предусмотрительно, как дикий зверь, прикованный к собственной кровати. Своей громадной фигурой он внушал ужас тюремщикам. Нужно заметить, что опасались они его не зря: рана была не очень серьезная, а при своем необузданном характере дел он мог наворотить немало.

Пока трое друзей обменивались информацией, со стороны трибуны открылась маленькая узкая дверь, и в зал вошли несколько китайских судебных чиновников и трое японских офицеров. Среди последних выделялся капитан с гибкой кошачьей фигурой и надменным взглядом. Муравьев хорошо запомнил его еще по ресторану, где именно этот капитан командовал их арестом.

Прозвучала лающая команда. Солдаты, окружавшие клетку, вытянулись в струнку, и начался судебный фарс, продлившийся, в общем-то, недолго.

– Ну что, что они говорят? – звякая цепями, все переспрашивал Лопатин, поглядывая на помрачневшее лицо Михаила, в то время когда японский капитан, указывая на них рукой, убеждал в чем-то китайских чиновников. – Да что же он говорит? – опять нетерпеливо переспросил Лопатин еще более помрачневшего Муравьева.

Тот, с пятого на десятое понимавший китайский язык, мрачнел все больше и больше.

Опрокидывая все законы логики, спектакль, в котором были задействованы серьезные силы и вложены немалые средства, где японские спецслужбы рисковали жизнями своих сотрудников, был поставлен только для того, чтобы приговорить к смертной казни его самого и его друзей. Даже если допустить, что полковник Крылов обладал гипертрофированным чувством мести и за оплеуху, полученную от людей, когда-то спасших его от смерти, решил расплатиться с ними подобным образом, не в его власти – обычного белоэмигранта – задействовать подобные силы. Тем не менее все шло к тому, что их повесят. Михаил не верил собственным ушам: «Возможно, я плохо понял суть дела».

Вскоре суд удалился на совещание. В зале остались только узники, охрана и японский капитан, который пристально разглядывал своих противников сквозь прорези-прицелы глаз. Зловещие минуты, казалось, отщелкивали последние жизненные мгновения. Щемящая пустота застыла в груди.

– Ничего хорошего не жди, – бросил Михаил реплику на очередной вопрос Евгения.

В зале наступила томительная тишина. Время, ускоряя бег, неслось по кругу, в своей стремительности увлекая любую мысль, не давая ей оформиться. И только в центре этого круга кроваво проблескивало: все, конец!

Скрипнула дверь. Тяжело ступая, вошли судейские. После очередной лающей команды они расселись, шурша бумагами. В наступившем молчании луноликий председательствующий, с расшитым серебром воротником мундира, зачитал приговор.

Вежливо улыбавшийся капитан, втянув воздух сквозь зубы, почти без акцента стал переводить его:

– Особая судебная комиссия, – он перевел взгляд на осужденных и добавил от себя: – После покушения на маршала Чжан Цзолиня, с более широким спектром полномочий, соответствующих полномочиям военно-полевых судов, сформированная для более быстрого реагирования в борьбе с мятежниками и террористами, подрывающими устои Поднебесной империи, – затем продолжил перевод – Приговорила бывших граждан бывшей Российской империи – возможных агентов Кремля, за совершенные преступления, а именно:

1. убийство китайского полицейского при исполнении служебных обязанностей;

2. убийство офицера Квантунской армии, охраняющей КВЖД на территории Китая;

3. убийство русского эмигранта Крылова В. И., совершенные с особой циничностью и имеющие перед собой цель свергнуть нынешнее правительство Китая путем насилия и террора; не исключается также связь этой преступной группы с террористами, оборвавшими святую жизнь великого маршала Чжан Цзолиня; особая судебная комиссия приговорила:

1. Лопатина Евгения Сергеевича, 1897 года рождения, – к смертной казни через повешение,

2. Блюма Александра Карловича, 1897 года рождения, – к смертной казни через повешение,

3. Муравьева Михаила Николаевича, 1900 года рождения, – к двадцати пяти годам каторжных работ без права изменения срока наказания.

Решение особой судебной комиссии обжалованию не подлежит.

Приговор привести в исполнение немедленно.

25 марта 1927 года. Мукден

Подписи

Зачитав приговор, японский капитан сдержанно кивнул коротким ежиком черных густых волос и с холодной вежливостью отступил в сторону, немигающе-надменно разглядывая сквозь узкие щелочки век подсудимых, как подопытных животных, совершенно не проявляя эмоций.

Не изменяя себе, нервную тишину нарушил только один Лопатин, присвистнув:

– Ни хера себе гульнули…

В ушах Михаила все еще стояли крики друзей, последние «прости» и «прощай», когда охранники, втащив его на второй этаж, втолкнули в какой-то кабинет с зарешеченными окнами и обитой железом мощной дверью. Несмотря на то что на ногах были кандалы, а руки скованы за спиной, чувствовал он себя довольно сносно. Физических и нравственных сил у него было достаточно. Он твердо знал, что вывернется.

Двадцать пять лет… Да нет такой тюрьмы, из которой рано или поздно он не мог бы убежать! Но время! Время было против него. «Приговор привести в исполнение немедленно» – яростно вертелось у него в голове. Ему бы хоть немного времени, и он бы освободил своих друзей. Но… Время. Время!

Он подошел к окну. «Что за садист распорядился бросить меня в этот кабинет?!» Окно выходило в небольшой внутренний дворик, где на высоком эшафоте с откидными люками, которые, суетясь, закрывали китайские солдаты, стояли три виселицы.

За спиной скрипнула дверь. Михаил повернулся.

– Смотрите-смотрите, князь, – в дверь вошел японский капитан, присутствовавший в зале суда. – Вам удивительно повезло: третья виселица подготовлена специально для вас. Гуманизм китайских властей не знает границ, – капитан иронично улыбнулся.

Вошедшие следом за офицером двое крепких солдат подошли к Муравьеву и стали по сторонам с непроницаемо-спокойными лицами, похожими на маски. Со скованными за спиной руками и кандалами на ногах он не внушал им опасений.

Со двора сквозь раскрытые окна раздался шум, прозвучали команды. Михаил бросил взгляд в окно. На эшафот в окружении солдат медленно, друг за другом, поднимались ЕГО ДРУЗЬЯ – люди, с которыми его связывала двадцатилетняя дружба, которые, не задумываясь, могли положить ради него головы, люди, ближе которых у него не было никого на свете. Пройдет всего несколько минут, и их не станет. Их НЕ СТАНЕТ!