Юрий Маслиев - Месть князя

Муравьев спиной почувствовал приближение японца и услышал его холодно-вежливый голос, в котором нет-нет да проскальзывали нотки еле уловимой иронии.

– Смотрите, князь, смотрите! Я даю вам последние мгновения встречи с друзьями! Можете обменяться прощальными репликами. И не надо меня благодарить, вам и так тяжело. – В конце нотки торжества проскальзывали уже явно.

Пелена бессильной, лютой злобы застилала взор. Михаил ненавидел в этот момент все: небо, землю, воздух, которым дышал, себя самого за свое бессилие, мерзкий вкрадчивый голос за спиной. Все! От переполнявшей ненависти и нежелания видеть все это, закрылись глаза. Где-то в бесконечной иссиня-черной пустоте его собственного «я» раздавались глухо пульсирующие ритмичные удары сердца.

Черная пустота была жива. Пустота внутри него была жива, источая жуткую непереносимую тоску, что страшнее любого физического страдания. И что самое страшное – от нее несло смрадом Вечности.

– Не-е-е-ет! – с диким ревом вырвалось у него из глотки.

Одновременно с криком что-то яркое, огненно-белое взорвалось у него в душе. С места, в высоком прыжке, плотно прижав к груди ноги в кандалах, он в рывке протянул руки, скованные за спиной, под ногами и тут же, взрывно распрямившись всем телом, как мощная пружина, в полете нанес разновекторный удар руками и ногами стоявшим по сторонам, ничего не подозревающим солдатам. А сбитому с ног и почти потерявшему сознание капитану цепями кандалов он обмотал шею. Крик «Не-е-е-ет!» еще звучал под сводами тюрьмы, когда все было закончено. На полу лежали двое то ли убитых, то ли потерявших сознание солдат. В руках у Михаила оказался револьвер капитана, чью голову, обмотанную ножными кандалами, плотно удерживали ноги узника. На все про все ушли считаные секунды. Раздались четыре выстрела – и конечности Муравьева освободились.

– Мишка, это ты шумишь? – раздался крик Лопатина из окна.

– Я, я! – откликнулся Михаил, уже запирающий на внутренний засов двери.

– Так поторопись, а то я тут, на виселице, после госпиталя насморк подхвачу! Свежо! – громко заржал Лопатин.

Вслед за этим послышалось несколько тяжелых ударов и жалобно-визгливые вопли.

Муравьев еще раз окинул комнату взглядом.

– Ни хрена себе промедитировал… – усмехнувшись про себя, спародировал он реплику Евгения в зале суда.

Рывком подняв за шиворот приходящего в сознание капитана, великоватого для японца – почти одного роста с ним, он подтащил его к окну и, приставив револьвер к спине напротив сердца, прорычал:

– Останови казнь, обезьяна!

Тот не заставил себя долго ждать, что-то крикнув китайской охране. Из его слов Михаил, с трудом улавливая смысл, понял, что его друзей вскоре приведут в кабинет, а в коридоре с двух сторон установят пулеметы.

– Понятливый, сука, – Муравьев за шиворот оттащил японца от окна, – схватываешь на лету, даже вперед забегаешь.

Михаил выдернул ремень из щегольских галифе офицера, связал специально выработанным методом, превращающим ремень в подобие наручника, состоящего из одной спаренной петли и схватывающего две руки одновременно, и швырнул капитана на диван у стены, покрытый истертой циновкой.

Сменив тон на более вежливый и бесстрастный, от которого у обычного человека анус раскрылся бы, наверное, шире плеч, стоило еще к этому только посмотреть в мертвенно-синие льдинки глаз, Михаил сказал:

– А теперь ответьте мне, капитан, зачем вам понадобился этот фарс? И не нужно юлить. Вряд ли исполнители приговора китайского суда, являющиеся подданными Китая, выполнили бы приказание японца, пусть он будет трижды капитаном самой секретной службы Японии… Я не говорю уже о провокации в ресторане… Вы прекрасно знали, на что шли, подставляя подданных микадо. – Муравьев недвусмысленно направил револьвер со взведенным курком в колено противника.

– Но-но… – некстати вдруг засмеялся японец.

По его опаленной солнцем коже лица пробежали лучики веселых морщинок.

– Остыньте, коллега, – неожиданно ввернул он типично русское слово, почерпнутое явно не из словаря. – Еще ненароком калекой сделаете. И учтите: командую здесь я. Давить на меня бесполезно. Вы, как потомственный аристократ, прекрасно поймете меня. Самурайский род баронов Кингоро имеет более чем пятивековую историю. Мы исповедуем кодекс бусидо. И я скорее сделаю себе харакири, чем поступлюсь честью. Да и вообще, сотруднику деникинской контрразведки и сотруднику «Кемпейтай» легко найти точки соприкосновения… Кстати, я от вас ожидал гораздо меньшего. Поздравляю, князь… Хотя меня и предупреждали о ваших огромных возможностях. – Кингоро улыбнулся в характерно-вежливой японской манере.

«Насчет того, что в любой момент можешь себе брюхо проткнуть, может, ты и прав, – размышлял Михаил, не спеша убирать револьвер. – Только вот в «Кемпейтай» дураков не держат, чтобы ножичками по поводу и без повода себе брюхо корябать. Такой все предусмотрит. Ну что ж, послушаем, поторгуемся… Все равно по узкому коридору сквозь пулеметный огонь не проскочишь, и на окне решетка – гранатой не возьмешь, даже если бы она и была. Да и, вырвись мы наружу, шансов прорваться маловато. Так что: послушаем самурая».

Михаил опустился на стул бесстрастно, «делая лицо», и уставился на японца:

– Откуда русский так хорошо знаете? – и, выдерживая паузу, умолк.

Кингоро без обычной, присущей его лицу, надменности улыбнулся.

– Мне нравится, как вы держитесь. Я два года проработал в Москве в прачечной, удостоился от господ большевиков похвалы за хорошо выполненную работу. Заодно, вместе с бельем, получал и необходимую информацию. Так что: от большевиков – похвалу, а от императора – орден Золотого орла…

Закончить он не успел. В дверь громко постучали. Михаил бесцеремонно поднял своего собеседника и, прячась за ним, приставив револьвер к его спине, открыл засов на входе.

Дверь, пропустив Лопатина и Блюма, резко захлопнулась. Евгений с места ляпнул:

– Впервые позавидовал маленькому росту Блюма! Со связанными за спиной руками и в кандалах на ногах ему сподручней было бодать китайских охранников.

Радостно уставившись на японского капитана, он, пугающе замахнувшись, добродушно засмеялся:

– У-у, жаба желтожопая! Такого парня чуть не придушили…

– Осади, Евгений. Скорее всего, господин Кингоро сейчас будет нас вербовать и, возможно, станет нашим прямым начальником. Осади…

Михаил, заперев двери и протянув друзьям винтовки (Кингоро предусмотрел все: их еще перед кабинетом освободили от наручников и кандалов), круговым движением освободил японца от пут.

Потирая руки, тот, с видом хозяина, уселся, развалясь на диване, жестом указав друзьям на стулья возле письменног стола. Кабинет был обставлен оставшейся еще от англичан европейской мебелью.