Василий Гавриленко - Теплая Птица (отредактированный вариант с альтернативной концовкой)

-Извините, - пробормотала я.

Глядя на бегущую за окнами поезда черноту, я поклялась, что пойду на все,

чтобы не стать той женщиной в обносках.

Поезд замер, стукнули отворившиеся двери, я вышла на перрон.

Оглядевшись, шагнула к близстоящей женщине и произнесла, как заклинание, как

молитву:

-Подскажите, пожалуйста, как мне выйти к МГУ.

Это было желтое приземистое здание, показавшееся мне невзрачным не в

последнюю очередь потому, что напротив него виднелась башенка и зубчатая

линия Кремля. Я была в самом сердце страны. Всего сутки назад я стояла рядом

с обшарпанным одноэтажным строением, серым до тоски, под крышей –

деревянная табличка, вещающая всем и каждому: «Вокзал. Город Изюминск».

Немного в Изюминске я видела изюму. И вот теперь в каких-то сотнях метров от

меня лысеющий, но все еще привлекательный мужчина решает судьбу страны и

ее граждан, в том числе и мою. Пожалуйста, будь добр ко мне, господин

Президент!

Замечтавшись, я едва не наткнулась носом на постамент памятника,

стоящего во дворе Университета. Михаил Васильевич Ломоносов.

«Что может собственных Платонов, и быстрых разумом Тевтонов

российская земля рождать». Строчки запомнились со школы, а еще рассказ

нашей учительницы о юноше Михайло, не захотевшем рыбалить с отцом в

студеном море и отправившемся с попутными подводами в Москву.

«Почти как я», - я невольно засмеялась. Было приятно осознавать, что путь

мой – не Голгофа, а протоптанная миллионами подошв дорога, идти по которой

уже не так одиноко и страшно.

В приподнятом настроении я вошла во вращающуюся дверь.

Боже мой! На мгновение мне показалось, что я вновь очутилась в метро.

Площадка перед турникетом, загораживающим вход на мраморную лестницу,

была полна людьми. Здесь толпились юноши и девушки приблизительно одного

возраста со мной, у некоторых были сумки, почти такие же, как у меня. Кое-кто

был с мамой или папой.

Сидящий перед монитором охранник красен, как отварной рак, и время от

времени утирал платком выступающий на лбу пот.

-Не толпитесь, - крикнул он. – По одному.

Невысокий парень с зародышем бороды на подбородке протянул охраннику

паспорт. Тот взял документ, словно рыбу-пиранью. Этот человек был явно чем-то

раздражен. Через мгновение стало понятно, чем именно. Откуда-то сбоку к нему

подошел мужчина в такой же форме, с надписью «Security» на груди, бледный, как

стена больницы.

-Где ты бродишь? - недовольно пробурчал краснолицый. – Погляди, какой

наплыв, до ночи не успеем.

-Успеем, - беззаботно отмахнулся его напарник, опускаясь в кресло

неподалеку.

Теперь дело пошло быстрее: толпа редела, пропуская на мраморную

лестницу все новых счастливчиков. Наконец, очередь дошла и до меня.

-Ваш паспорт. А сумку оставьте здесь, - сказал бледнолицый, окинув меня

мгновенным взглядом. – Деньги и ценные вещи возьмите с собой.

Деньги – две синие бумажки - и аттестат я взяла с собой, с легким сердцем

присоединила свою сумку к ее собратьям, горкой возвышающимся на широкой

скамье.

Охранник вернул мне паспорт, в который была вложена белая бумажка:

«Факультет журналистики МГУ. Пропуск». Может быть, я сохраню эту бумажку,

как и первый билет на метро.

Пройдя через турникет, я ступила на мраморную лестницу, несколько

шагов вверх – и перед моим взором возник цветной портрет Михайло Ломоносова.

-Девушка, проходите сюда, - окликнул меня молодой человек в очках с

бейджиком на груди: «Сергей».

Я еще не привыкла к обращению на «вы», к слову «девушка» по отношению

к себе, и слегка растерялась. В родном городе меня называли по имени, а в

школе и вовсе по фамилии: «Эй, Книппер, дай списать домашку!».

-Проходите, - улыбнулся Сергей, пропуская меня в ярко освещенный зал,

где за длинными столами сидели два юноши и девушка. У всех к одежде

приколоты бейджики – «Аркадий», «Елена», «Нектарий».

«Нектарий? Вот так имя!».

-Ко мне присаживайтесь, – крикнул Нектарий.

Аркадий засмеялся:

-Самых красивых – себе, так, Ник?

Нектарий не ответил, только улыбнулся. Я присела на стул напротив него.

-Ваш паспорт и аттестат, пожалуйста.

Нектарий был толст и некрасив, волосы на его голове топорщились, словно

к ним никогда не притрагивалась расческа. Рыжеватая борода топорщилась на

подбородке, точно приклеенная пакля.

-Марина Александровна Книппер.

Прочел Нектарий и поднял глаза от паспорта.

-Родственница?

-Что?

- Ольга Книппер, жена Чехова, вы, случайно, не ее потомок?

Не знаю, как и почему это произошло, но мой язык, точно обладая

собственной волей, повернулся и произнес:

-Да, ее.

Впоследствии я не раз размышляла об этом случае, случае первой лжи и не

могла найти причин, заставивших меня солгать.

Коллеги Нектария посмотрели на меня с интересом.

-Я читал письма Книппер к Чехову, - сообщил Аркадий. – Очень

занимательно.

-Возьми паспорт, - переходя на «ты», сказал Нектарий.

-А аттестат?

-Аттестат останется у нас до окончания экзаменов. В случае, если не

поступишь, мы тебе его вернем.

-Поступит, - уверенно сказал Аркадий.

-Вот твой экзаменационный лист. На каждый экзамен приходи с ним и с

паспортом.

-И со шпорами, - вставила Елена.

-И со шпорами, - усмехнулся Нектарий. – Да, чуть самое главное не забыл, -

ты нуждаешься в общаге?

Я ожидала этого вопроса и, если бы его не последовало, мне пришлось бы

самой узнавать у них, где мне жить на период экзаменов. Эти трое сидели передо

мной, как жрецы древнего культа, они – я почему-то не сомневалась, - все были

москвичами, и, закончив принимать абитуриентов, разойдутся по своим уютным

квартирам.

Мне хотелось сказать «не нуждаюсь», но, представив холодную ночную

улицу города либо зал ожидания на вокзале, где кругом – менты и бомжи, я

проговорила:

-Да, нуждаюсь.

Небо не рухнуло на землю и не случилось всемирного потопа.

-Хорошо, - сказал Нектарий. – Адрес общаги знаешь? Вот с этой бумажкой –

к коменданту…

Между двумя утрами: тем, когда я впервые увидела памятник Михайло

Васильевичу, и еще одним июльским утром, когда я стояла у этого же памятника

со следами слез на лице, не знающая, куда пойти и что делать, - прошло

пятнадцать дней. Мне казалось, что первые дни в Москве я жила по своему

собственному, изюминскому , времени. Времени – октябрьской мушке,

привезенной мною из родного городка в сумке и застрявшей в моих волосах. Но

московское время – паук, одним броском умерщвляло октябрьскую муху и

вступало в свои права, заставляя дни лететь подобно оперённой стреле.