Антон Первушин - Пираты Тагоры

– Ну, ничего! Ничего! – приговаривал Фешт, хрустя суставами пальцев. – Начало, братцы, положено. Эта ночь для него просто так не закончится. Мне торопиться некуда, вам – тоже, а ему, – кивок на Озула Душту, – и подавно!

– Господа, мы получаем сигнал! – доложил старший ментоскопист. – Похоже, что нервная система существа полностью интегрировалась.

Какое-то время все, затаив дыхание, глядели на мониторы.

Это была машина.

Нет. Это была Машина.

Машина в легкой дымке. До нее было не близко.

Огромная, как город. Как Столица. Живая, а точнее – функционирующая: было видно, как за переплетением труб, за гирляндами керамических изоляторов что-то поднимается и опускается, подобно поршням в двигателе внутреннего сгорания, что-то вращается, прогоняя через стальную утробу воздух. В небо целились многочисленные антенны, мачты непонятного назначения. Машина гудела от переполнявшей ее энергии, точно улей планетарных размеров. Ее бока на разной высоте были испещрены тоннелями, в которые вливались серебристые полосы монорельса. По этим полосам скользили сигарообразные вагоны. Похоже, что в одном из вагонов довелось побывать мокрице, нынче облюбовавшей Озула Душту.

– Что это может быть? – пролепетал Воокс.

– Понятия не имею, – Поррумоварруи поправил очки. – Завод какой-нибудь?

– Да, по производству боевых мутантов… – было не понятно, шутит ли Фешт или действительно так думает. – Запись ведется?

– Ведется, господин Фешт! – доложили ментоскописты.

Фешт коротко кивнул.

– Инженерно-техническому сектору будет над чем поломать голову.

Картинка держалась на экранах полминуты, затем ее сменило тускло светящееся небо Мира, и с этого неба капал дождь, который тоже, казалось, светился. Птицелов потер усталые глаза ладонями. Вот так иногда, в самый неожиданный момент, можно увидеть красоту своего Мира, которую давно уже не замечаешь. А дальше ментоскоп показал вооруженных людей в теплых шинелях, мимо них шла вереница оборванцев – очевидно, беженцев…

– Што такое Тагора? – продолжил допрос Поррумоварруи.

– Великая Тагора – это Саракш, – ответил доброволец.

– Чего? – встрял Фешт.

– Говорит, что лексическая единица «Тагора» обозначает «Мир».

– Ага! – потер ладони Фешт. – Оно само подтвердило свое иномировое происхождение. Ментоскоп – ментоскопом, но для протокола лучше, если оно само… Одобряю! Теперь спросите еще раз, какого массаракша они здесь забыли, и будьте тверже! Мы их к себе не звали!

Поррумоварруи пытался спрашивать и так, и этак, но доброволец стоял на своем:

– Освободи меня!

– Господин профессор, быть может, стоит построить разговор иначе? – предложил Птицелов. – Попробуйте договориться с ним. Пообещайте что-нибудь.

– Договориться с жуком? – Фешт поморщился. – Ох уж мне эта великосветская дипломатия!

Профессор снял очки, протер стекла носовым платком. Заговорил почти ласково:

– Мы мошшшем пом-хать дурх дурху. Нет фффойна. Д рушшшба.

Доброволец задумался. Вернее, думала мокрица, шевеля усищами, а Озул Душту в это время снова опустил голову и уронил нить слюны на грудь. Птицелов заметил, что ментоскоп снова стал показывать четкую картинку: тоннель с низким потолком и неровным полом. Этот ход, больше похожий на лаз, проделанный кротом, полого вел вниз. Змеились вдоль стен кабели в металлизированной оплетке, сновали по ним и рядом с ними светлячки – точно живые капли ртути. Ход закончился у края круглой, зацементированной ямы. На ее дне копошились сотни, а может – тысячи, мокриц. Из этой шевелящейся массы торчали гигантские ребра, покрытые остатками гнилой плоти, и толстые, словно бревна, мослы. Шевелящаяся масса рванулась навстречу: тот, чьи воспоминания показывал ментоскоп, падал в яму.

Картинка исчезла за вихрем помех. В один миг младший ротмистр очнулся, нашел взглядом профессора.

– Не нужна дружба, – проговорил он. – Ничего не нужно. Кроме вас.

– Сссащем? – Поррумоварруи едва не уронил очки. – Объясссни! Штоб есть?

– Чтоб ходить. Чтоб есть. Чтоб подбирать. Чтоб использовать.

– Как это «подбирать»? Как это «спольсофать»?

– Подбирать и использовать… нет слова.

– Штобы телать то, што вы телаете в… – профессор отчаянно подбирал нужные слова. – В ли-су! Да, в ли-су блиссско к морю.

– Нам нужно то, что есть в лесу близко к морю, – не стал отпираться младший ротмистр. – Оно не принадлежит вам. Оно живое и мертвое. Оно нужно Великой Тагоре.

Профессор промокнул носовым платком пот, обильно выступивший на покатом лбу.

– Оно говорит, что прибыло собирать технические и биологические артефакты в кризис-зоне, – сказал Поррумоварруи. – И что они зачем-то нужны в их… э-э-э… Массаракше.

– Так прямо и сказало? – Фешт недоверчиво усмехнулся.

Поррумоварруи сделал неопределенный жест.

– Уже что-то… – Фешт принялся ходить перед окном туда-сюда.

Его можно было понять, и Птицелов понимал. Настал звездный час Фешта. Он столько лет строил планы, плел паутину, искал и видел во всякой всячине происки иномирян. Теперь же существо, пришедшее из Массаракша, было у него в руках. И этому существу можно было развязать язык…

Профессора Поррумоварруи тоже можно понять. И его час настал. Наконец лингвистические знания, которые он терпеливо копил долгие годы, пригодились в полной мере.

Вот только Птицелов был здесь не слишком-то нужен. Его час уже прошел, дело свое он сделал и мог уходить. Но его никто не отпускал.

– Профессор! Спросите, почему оно говорит на языке грязевиков? Спросите, при чем здесь грязевики? – с трепетом попросил Фешт.

– Как ссснать рус-ской? Быть в Земс-Лье ?

– Не на Земле, – последовал ответ. – Земляне на Тагоре.

На мониторах возникла новая картинка: тесный сумрачный коридор, вроде тех, которыми Птицелову приходилось перемещаться по штрафной субмарине, когда они с Васку Саадом охотились в Северном океане на почти мифических электрических кальмаров. Вот только надписи на переборках и на отдельных приборах были сделаны на языке грязевиков. «Иномироход!» – воскликнул про себя Птицелов. Коридор привел в рубку, в ней были два кресла, подковообразный пульт, овальный иллюминатор и еще две сияющие бело-голубой подсветкой приборные панели под подволоком. Тут, конечно, уже ничего не напоминало о старенькой подводной лодке. Взгляд скользнул по пульту, поднялся выше. На иллюминатор, очевидно, выводилась часть информации по работе систем массаракш-корабля или полетные данные – на стекле непрерывно менялись полупрозрачные символы. А за стеклом, далеко или близко – Птицелов пока не понимал, – как будто сияли два маяка. Один – темно-красным светом, второй – золотым. Какова была природа этих «маяков», Птицелов да и все, кто в тот момент смотрел на мониторы, представить не могли. В голову настойчиво лезло что-то про «ослепительный диск», описанный в древних хрониках горских народов Мира и упомянутый в «меморандуме Поррумоварруи». Только тут было сразу два диска…