Антон Первушин - Пираты Тагоры

«Приехали!» – успел подумать Птицелов, прежде чем на него уставился Фешт. И глаза у Фешта были – точно дула танковых орудий. Круглые, беспросветные, крупнокалиберные.

– То-то мне все время кажется, что у нас тут воняет крысой! – заявил он, щерясь.

Птицелов пожал плечами. Младший ротмистр ведь не указал на него пальцем. И мокрица не указала тем, что у нее было вместо пальцев. Вот только Фешт сомнений не испытывал. Но Фешт, он и за Голубой Змеей – Фешт. И действие происходит не в «Массаракше-2», где он господин и император, а в старом добром Отделе «М».

– Скажи, сынок, это правда? – спросил бесцветным голосом Поррумоварруи, и Птицелов подумал, что день завершается на редкость неудачно.

Лаборанты отступили от Птицелова, точно от больного чумой. Он оказался в центре пустого круга.

– Скажи, ваше высочество, а оно все еще в тебе? – Фешт склонил голову вбок, подергал ноздрями.

Очень похоже вели себя дэки в кризис-зоне, и у Птицелова промелькнула дикая мысль, что, может, это Фешта имела в виду проклятая мокрица? Но нет – лишь он один из тех, кто находится здесь и сейчас, бывал в контролируемом иномирянами районе. Ему и отвечать.

– Давно нет, – ответил Птицелов. – Оно было на мне очень недолго. – Он огляделся и уточнил: – Всего минуту.

– А потом? – полюбопытствовал Фешт.

– А потом его убили ваши «аспиды», господин Фешт. Разрубили мокрицу пополам. Она не успела меня поработить.

– Ты должен был доложить мне, сынок… – сокрушенно проговорил Поррумоварруи.

– Как звали «аспидов», Птицелов? – напирал Фешт.

– Роод и Хаан.

– Но они ведь погибли, так? – Фешт прищурился. – Они пошли за тобой в кризис-зону, но не вернулись, правильно?

– Правильно.

– У меня больше нет вопросов, – Фешт повернулся к Поррумоварруи. – Это дело в компетенции моего ведомства. Я собираюсь забрать Ваггу Хаззалгского, которого мы все называем Птицеловом, в свою штаб-квартиру и допросить.

– И не мечтайте, – пробурчал профессор, он поглядел Птицелову в глаза и повторил еще раз: – Ты должен был мне сказать…

Фешт выдернул из портсигара цигарку, закурил.

– Профессор, я вынужден напомнить вам, что…

– Заткнитесь, Фешт. Начальник сектора «Оперативного реагирования» Птицелов отправится сейчас же в карантин. И будет находиться там под стражей. Да, не сомневайтесь. Я побеседую с ним сам, обойдемся без методов старой охранки Неизвестных Отцов.

– Своих людей не выдаете, да, профессор? – оскалился Фешт.

– Птицелов – наш человек, – парировал Поррумоварруи.

Появились охранники, которые в обычных обстоятельствах вытягивались перед Птицеловом по струнке. Теперь они явились, чтобы препроводить его в бокс изолятора. Птицелов мысленно поблагодарил шефа Отдела «М», ведь все могло бы закончиться гораздо хуже.

– Птицелов! – бросил Фешт ему в спину. – Помнишь, я говорил тебе, что твоя семья ждет тебя на профсоюзной даче? Я тебе сказал не всю правду!

– Я знаю, – ответил Птицелов. – Я всегда знаю, когда мне врут или же говорят полуправду. А вот вы об этом забыли.

«Понять – значит упростить».

Этот афоризм Эспаде запомнился еще в Школе, на уроке классической литературы. Принадлежал он писателю Дмитрию Строгову, творческий расцвет которого пришелся на первую половину XXI века. Примечательно, что Строгав писал не столько о своем времени, которое было интересно само по себе, сколько о предшествующей эпохе – героическом завоевании Солнечной системы, о ядерных ракетах и фотонных планетолетах, о первых попытках проникнуть в межзвездное пространство, но прежде всего о людях, которые пренебрегали комфортом, жертвовали здоровьем и жизнью во имя высокого пути. Строговым двигало желание ретроспективно прочувствовать этот внутренний порыв, мощное душевное движение навстречу звездам. Но и он же устами одного из своих персонажей, марсианского Следопыта Феликса Рыбкина, признает горькую истину: «Понять – значит упростить». Что это был за эпизод?.. Да, развалины древнего чужого поселения под ржавым небом, историческое открытие, спор Следопытов и впервые произнесенное – «Странники».

Как же все совпало! Впрочем, вряд ли это совпадение. Человеческая психика любит фокусничать. Странники на Саракше – раньше это обсуждалось как рабочая гипотеза, теперь появилось весомое конкретное доказательство. Гипотеза превращается в факт! Странники на Саракше… И вот он, Диего Эспада, наконец-то добрался до их логова. До покинутого логова. Подобно тому как когда-то Феликс Рыбкин с друзьями добрались до доисторической базы Странников на Марсе. И подобно знаменитому Следопыту, он не знает, что со своим открытием делать.

Эспада, жмурясь, вытянул ноги. Приятно было посидеть просто так – впервые за многие дни, наполненные суетной жесткостью, когда жизнь неоднократно повисала на волоске, когда приходилось принимать быстрые решения, о которых он когда-нибудь обязательно пожалеет, но которые необходимо было принять. Любые, самые красивые и стройные теории разбиваются в осколки, когда натыкаются на реальность. Легко и приятно рассуждать о социально-психологических феноменах и причинно-следственных связях, приведших к Арканарской резне, находясь на Земле, в светлой аудитории Института экспериментальной истории, перед внемлющими коллегами – умными, сытыми, чистыми, красивыми. И совсем другое дело – прорываться, хрипя и сплевывая соленую кровь, сквозь тяжело и гневно ворочающееся человеческое море, рубить направо, рубить налево, рубить, рубить, рубить, пока не затупится клинок, пока не поскользнешься на чужих кишках, пока свет не померкнет… Да, теория и практика – вещи трудно совместимые, когда речь идет о людях. Во Вселенной нет ничего такого, что стоило бы хотя бы одной жизни, но почему-то мы всегда вспоминаем об этом постфактум – когда нельзя что-либо изменить, когда мертвых не оживить, когда кровавое месиво осталось за спиной, когда можно обсуждать теории, феномены и связи. И в этом тоже – особенность человеческой психики…

Эспада огляделся еще раз, искоса посмотрел на купол из янтарина. Прежнее томление рассосалось само собой. Гнетущее биополе кальмаров не действовало. Здесь место истины, понял Эспада. Здесь можно подумать и о важном, и о мелком. О макрокосме и микрокосме. Главное – никто больше не мешает думать об этом.

Дмитрий Строгов. Феликс Рыбкин. Им было хорошо, им было прекрасно. Они могли себе позволить строить любые теории, понимать-упрощать как вздумается. Ведь они видели только следы. Фобос и город на Марсе. Голые стены, пустые коридоры, стерильная чистота. Еще легенда о «пауке» Юрковского. И все это – на целое столетие… Но почему так горько звучат слова Следопыта? Об этом спросил у Диего Эспады, ознакомившись с его сочинением, Рик Алонзо, старый добрый Учитель. Что ответил юный Диего? Он сказал, что открытие чужого города подвело итоговую черту под тысячелетним спором о месте человека во Вселенной. Геоцентризм сменился гелиоцентризмом, гелиоцентризм – антропоцентризмом. И этот последний бастион – человек во главе угла, человек как венец эволюции, человек как высшая форма организации материи – не рухнул, даже после того как выяснилось, что Фобос – искусственное сооружение, построенное еще в те времена, когда человечество не существовало как биологический вид. Но город… город все расставил на свои места. Конечно, мы, земляне, надеялись встретить «братьев по разуму». Мечтали об этой встрече. Фантазировали. Представляли себе благообразных гуманоидов, которые, как и мы, пришли к коммунизму. Потом мы искали их – в болотах Венеры и пустынях