Дмитрий Силлов - Закон проклятого

Оно почти уже проснулось, но его спугнул тычок автоматным стволом. Оно было еще очень слабым…

Ивану стало страшно. Предыдущие приступы ещё можно было объяснить боевым или сексуальным безумием, порождённым избытком адреналина, родителями «не от мира сего», наградившими соответствующей наследственностью, глюками от нервного перенапряжения… да мало ли ещё что может придумать человек, желая подогнать сверхъестественное под привычные мерки. Но сегодняшнее Ивана просто напугало. Он видел, как бледный садист-сержант, пошатываясь, покидает помещение, как в растерянности переглядываются милиционеры и хлопает рыбьими глазами толстый капитан, так и не понявший, почему сотрудники прекратили допрос и без команды распихали задержанных по камерам. Он чувствовал как тихонько шевелится в нём что-то страшное и чужое, готовое в любую секунду вырваться наружу.

Иван лежал на жестком деревянном лежаке в камере, и ему было страшно.

– Да нет, вроде с виду нормальный пацан. Чего это вчера ребятам померещилось? Слышь, парень, подымайся. На выход.

Новый милиционер, другое лицо.

«Смена пришла», – понял Иван.

Через плексигласовое окно, забранное решеткой, пробивался слабый солнечный свет. Начинался новый день. Иван встал, хрустнул плечевыми суставами, разминая одеревеневшее за ночь от холода тело, и вышел из камеры. Снова клацнули наручники. Снова хлопнула дверь «воронка». Снова взвыл мотор.

– Куда теперь-то, начальник? – спросил Иван.

– В изолятор временного содержания, куда ж еще.

Этот милиционер был добродушным и ленивым, как отяжелевший от сытой жизни персидский кот.

– ИВС – это вроде тюрьмы, – объяснил он, – но ещё не тюрьма. Может, повезет, так дня через три выпустят…

…За спиной захлопнулась тяжелая дверь. Иван огляделся.

Н-да. Архитекторы и дизайнеры не особо напрягались, создавая планировку и интерьер камеры. Бетонный квадрат три на три. Два металлических лежака с железными полосами вместо пружин вдоль влажных стен, на которые по всей поверхности был неровно налеплен цемент так, что стены стали шершавыми и острыми, как наждак под микроскопом. В окно помимо решётки вделан кусок плексигласа, в который через дырочку размером с пятикопеечную монету продели узкую трубу, одним концом выходящую на волю.

«Ага, это здесь вместо вентиляции».

В углу камеры в пол была вделана параша, какие бывают в привокзальных туалетах. Над ней – две трубы.

Открылась «кормушка» в двери – маленькое оконце для подачи пищи.

– Слышь, арестант, – раздалось из «кормушки». – Слушай инструкцию по пользованию парашей. Верхняя вода – чтоб пить, нижняя – дерьмо смывать. Надо будет включить какую – зови, включим…

«Кормушка» с ружейным лязгом захлопнулась. Иван брезгливо скинул тяжелый от сырости, насквозь гнилой матрац с лежака, сел на голое железо, скрестил ноги, закрыл глаза и попытался отключиться.

Время остановилось. Он не знал, прошел час или три, – «кормушка» открылась снова.

– Эй, йога, тебе дачка. Красивая девчонка принесла. Сказала, чтоб за кошака не думал. Она его к себе взяла.

«Маша… Лютого приютила…»

Через «кормушку» просунулся один пакет, за ним – второй, поменьше.

– Бери быстрей.

Иван медленно встал с лежака. В одном пакете оказались полотенца, зубная щетка, паста, бритва, смена белья – словом, всё, что необходимо человеку для жизни. В другом… в другом пакете лежала надкушенная куриная ножка, два мятых помидора и еще какие-то объедки.

Иван горько усмехнулся. «Спасибо тебе, Маша, век не забуду… А стража – она во все времена стража. Живет за решеткой, кормится за счет арестантов, что с нее взять?»

…Прошло несколько дней. Пришел следователь – молодой, кругленький, очкастенький… Задал несколько вопросов, несмотря на Иваново молчание, что-то записал и снова укатился куда-то.

И опять дни, часы, минуты, которые словно крупинки в невидимых песочных часах меряют время, начисто вычеркнутое из и без того короткой жизни. Постепенно время пребывания за решеткой смазывается в калейдоскоп отрывочных воспоминаний, и человеку становится все равно когда он заснул, когда проснулся и сколько раз его вызывали на очередной допрос… Однажды, когда дежурный оставил «кормушку» открытой, чтобы немного проветрить камеру, Иван услышал в коридоре полушёпот-полукрик:

– Иван… Слышишь меня?..

– Чего?

Иван подошел к «кормушке».

– Вань, это я, Сашка, – неслось из соседней камеры. – Макс всех заложил, я в несознанке. Ты тоже молчи – много скажешь – много дадут, ничего не скажешь – ничего не дадут…

– Я молчу…

– Прекратить! – Металлическая заслонка захлопнулась перед носом Ивана, и дежурный побежал дальше по коридору, хлопая дверцами «кормушек» и кляня себя за излишнее человеколюбие.

Дежурный отпер тяжелую железную дверь и скучным голосом возвестил очередной поворот судьбы:

– С вещами на выход…

Сколько раз в жизни говорит он эту короткую фразу не задумываясь, что чувствует человек в эти секунды… «На выход» – и ты шагаешь в неизвестность по узкому коридору, а десятки ушей из соседних камер прижимаются к «кормушкам» и слушают, слушают… Кто-то на волю, кто-то – в автозак и в тюрьму… Третьего в ИВС не дано, и каждый гадает, что выкинет для него судьба – орла или решку? И слишком часто выпадает «решка», что на языке арестантов уже не одну сотню лет означает «решётка».

…Автозак петлял по переулкам и тесным улочкам Москвы, специально не выезжая на широкие проспекты, дабы не травмировать добропорядочных граждан видом передвижной тюремной камеры. Внутри тёмного брюха машины на узких лавочках сидели десятка полтора арестантов. За металлической сеткой у выхода развалился на сиденье ленивый и скучный представитель власти, безразлично наблюдавший за подопечными.

Иван ехал в неизвестность. В неизвестность ехали пятнадцать его спутников, грея спинами холодные металлические стены машины.

– Эх, бля, – хлопнул себя по колену парень в черной кожанке, который до того тупо сверлил взглядом носок собственного ботинка. – Это ж надо так влететь, а! А сейчас какой-нибудь козёл мою Вальку на воле трахает…

– Моя вроде ждать обещала. Только вот дождется или нет – хрен знает, – вздохнул сосед.

– А вот мою никто не трахает, – раздался самоуверенный голос какого-то арестанта из темного угла автозака.

– Откуда знаешь? – Пятнадцать пар глаз уставились на парня, и даже безразличный ко всему Иван навострил уши.

– А она у меня горбатая…

Обитые железом стены автозака содрогнулись от взрыва хохота. Конвойный, дремавший за дверью, подпрыгнул на своей лавочке и застучал в сетку: