Дмитрий Силлов - Закон проклятого

Лейтенант Калашников упал на руки. Хрустнула кость, но боли он не почувствовал. Существовал только серый туман, который сейчас был в ярости.

Но недолго гневалась ледяная серая взвесь. Она лишь напоследок разочарованно мазнула по оголённым нервам лейтенанта скользкими щупальцами и… исчезла.

На Калашникова из бездонного провала с диким воем надвигались два круглых глаза, горящих на тупой железной морде локомотива.

– Андрюха-а-а!!! – прорвался сквозь грохот и вой чей-то знакомый голос. – Андрюха-а-а!!!

«Я просто знаю, что тебя убьют в драке. И что это будет страшная, но мгновенная смерть», – зазвучали в голове лейтенанта слова молодого паренька из далёкого прошлого.

Страшная смерть…

Где-то там, внизу, под колесами поезда громко чавкнуло. Иван отполз от края платформы.

– Андрюха-а-а!

Огромный мужик в серой милицейской форме подбежал и с ужасом уставился на подошедший поезд.

Из кабины машиниста выскочил белый как полотно парнишка и начал что-то быстро говорить подбежавшему гиганту. А тот вдруг снова дико закричал и, схватившись за голову, грохнулся на колени. Его тело сотрясалось в рыданиях. Вокруг места трагедии стали собираться невесть откуда появившиеся люди.

Иван хмуро посмотрел на всё это дело, потом осторожно, прихрамывая, проковылял на другую сторону платформы и вошёл в вагон как раз вовремя подошедшего поезда, следующего в противоположном направлении.

За окном грохотала ночь. Проливной дождь наотмашь хлестал стекло тонкими, прозрачными пальцами. Взбесившимся волком завывал ветер, и лезвия молний пластали темноту, пригоршнями швыряя в комнату сонмы причудливых теней. Ветви растущего рядом с домом тополя стучали в окно, будто просясь впустить их внутрь и уберечь от взбесившейся стихии. Где-то недалеко покинутой собакой выла автомобильная сигнализация, протяжным «ви-у, ви-у» действуя на нервы и мешая уснуть.

Иван перевернулся на другой бок и накрылся подушкой. Он валялся на койке уже третий день подряд, вставая лишь для того, чтобы попить воды и доплестись до туалета. Избитое тело перестало болеть уже на следующий день. У него вообще последнее время слишком быстро заживали любые раны. Но не перестала болеть душа, и, похоже, сдали наконец железные нервы. Снова и снова – чуть только прикрой глаза – глядел на него из темноты стеклянным взглядом во второй раз умерший лейтенант Калашников. Опять бросалась из окна красавица-адвокат и испуганный практикант махал у лица кривой хирургической иглой, пришивая на место содранное судмедэкспертом лицо. Зажимая распоротый живот съеденными известью пальцами, лез из земли мёртвый Седой. Хрипел откушенным горлом убитый десантник, и Пучеглазый нежно поглаживал оголенную лучевую кость с болтающимися на ней клочками мяса. Кошмары кружились перед Иваном, сплетаясь в клубки и скалясь из темноты пустыми черными провалами ртов.

Он уже боялся спать и лишь грезил по ночам, балансируя между сном и явью… И медленно сходя с ума. Несколько дней назад он дал себе слово не думать о происходящем, но, видимо, и его выдержке наступил предел.

– Почему вы хотите убить меня? – шептал он тёмным фигурам, толпящимся у его кровати. – Что я вам сделал? Меч этот проклятый вам нужен? Так забирайте его к чёрту и убирайтесь из моей жизни. Только оставьте меня в покое… оставьте в покое…

Но тени молчали. Молчала ночь. И лишь гроза бушевала за окном, выплескивая на землю накопившуюся в атмосфере ненависть…

Хлопнула форточка. Порыв ветра прошёлся по комнате, взметая кверху удушливую двухнедельную пыль.

– Мяу, – сказала вдруг темнота и мягкой лапой дотронулась до щеки.

Иван рывком вскочил с койки и хлопнул ладонью по выключателю. Вспыхнула лампа, разогнав по углам проклятые тени…

На одеяле сидела огромная кошка с кисточками на ушах, щурясь на свет зелёными глазами.

– Лютый! – заорал Иван не своим голосом и, схватив в охапку пахнущую дождём зверюгу, утопил лицо в мокрой шерсти.

Лютый выгнул спину и совсем по-собачьи лизнул парня в нос.

– Скотина такая, сволочь пушистая, где ж ты пропадал?..

Он, видимо, слишком сильно прижал к себе кота. Тот вдруг дернулся, как от тока, и коротко вякнул. Иван тут же отпустил животное.

– Ох ты, мама родная. Кто ж тебя так?

Кошачий бок зиял страшной раной. Четыре глубокие борозды пропороли кожу. Мех свалялся и засох коркой, из-под которой медленно сочилась кровь.

Иван подхватил зверюгу на руки и поволок на кухню. Обработка раны и перевязка заняла не менее получаса, в течение которых Лютый стоически переносил нешуточную боль, лишь жмурясь и жалобно мяукая.

От предложенного молока измученный зверь отказался. Тогда Иван отнес несчастное животное в комнату и положил на свою кровать, завернув в собственное одеяло.

– Спи, дружище. Умница, что вернулся, нашел меня. Теперь вместе нам сам чёрт не брат! А сейчас спать. И никаких гвоздей.

Кот и не собирался спорить. Он лишь благодарно посмотрел на хозяина, прикрыл глаза и тут же провалился в сон. Иван присел на диван, подложил под голову не понадобившуюся Лютому подушку и крепко задумался.

«Надо же, нашелся, змеёныш, не пропал. И не завшивел. Толстенький такой. Видать, Машка кормила, другому бы он не дался. Правду тогда сказал мент в КПЗ… Найти бы девчонку… Но кто ж ему так бочину-то располосовал? Похоже на птицу. Но раны больно здоровые. Орлы-то у нас, чай, не водятся. Будто снежный человек когтями прошелся. Или не снежный…»

Он вдруг ясно вспомнил длинные белые пальцы того странного типа в метро с крепкими, загнутыми остриями внутрь ногтями, свисавшие из широких рукавов чёрного пальто, и его змеиную – по-другому и не скажешь – улыбку.

«Он. Точно он. Больше некому. „Хозяин“, сука. А Лютый небось Машку защищал и нарвался. Всё сходится. Я ему нужен. Машку он, выходит, раньше меня нашёл… И Лютого чуть не убил».

– Так, – Иван стиснул зубы. – Всё, писец тебе, братан. Дай только встретиться… Но вот где ж искать-то тебя, родимый, ежели ты шкеришься, как крыса, и один на один у тебя кишка тонка. Москва-то – страна немереная…

Он посидел на месте ещё некоторое время, ковыряя ногтем лохматую от времени обивку дивана, потом вдруг с хрустом сжал кулак и нехорошо улыбнулся. Безумный план созрел в его голове.

Майор Рыков поднялся из-за стола и вкусно, с хрустом потянулся. Закончился ещё один рабочий день. Все, кому было суждено сесть, – сели, все, кому суждено освободиться, – освободились. Два человека умерли, четверых неясных завтра повезут на освидетельствование в Серпы. Стукачи стучат, косари косят, сотрудники тянут свою незавидную лямку за нищенскую, задерживаемую месяцами зарплату, добровольно отсиживая в коридорах казематов «Матросской тишины» пять лет чистого времени до пенсии. Словом, тюремная жизнь идёт своим чередом.