Роман Глушков - Кровавые берега

Либо солдат повеселила наша наивная попытка скрыться от них таким способом, и потому они не разозлились, либо у них имелся приказ избегать рукоприкладства, но наш арест в целом прошел гуманно. Легкие тычки и подзатыльники не в счет, хотя, конечно, мы с Дарио не привыкли к такому обхождению. Но, прикусив языки, терпели, поскольку понимали: сейчас молчание для нас – благо, а наши протесты лишь испортят конвою настроение и ничего, кроме вреда, нам не принесут.

Бежать было некуда, сопротивляться – бессмысленно. И все же перед тем, как вывести нас с хоздвора, нам заткнули рты кляпами, а на головы надели мешки из плотной ткани. Едва выбравшись из кромешной темноты, мы вновь лишились возможности смотреть по сторонам и вдобавок разговаривать. Разумная предосторожность, если гвардейцев не известили насчет ареста дона Балтазара. Раскричись мы об этом, неизвестно, как отреагируют на наши вопли кабальеро и не создадут ли они затем солдатам проблем.

Там же, на хоздворе, мы были усажены на лошадей… вернее, отныне придется говорить лишь за себя, потому что я больше не видел своего товарища и не мог общаться с ним. Так вот, меня усадили на коня, велели держаться крепче и повезли в неизвестном направлении. Сначала неспешно, затем, когда конвоиры тоже оседлали лошадей, те были пущены рысью, отчего мое еще не отдохнувшее тело тут же вновь заныло от боли везде, где только можно.

Ориентироваться я мог лишь на звук. В принципе сейчас мне этого вполне хватало. Короткая остановка и грохот отпираемых тяжелых ворот дали понять, что меня везут не в «Шайнберг», а за город. Шум прибоя, вскоре раздавшийся справа, выдавал – мы скачем вдоль озерного берега на восток. А поскольку ничего другого, кроме тюрьмы, в той стороне не было, значит, туда мы и направлялись.

Мы с Дарио уже видели тюрьму издали, когда подъезжали к Садалмалику. Ее многоэтажное здание имело форму усеченного конуса и походило на огромное перевернутое ведро, брошенное на берегу каким-то водоносом-исполином. Немудрено, что горожане Садалмалика эту тюрьму Ведром и прозвали. Она была выстроена на краю врезающегося в озеро узкого длинного мыса. И когда мы повернули направо, а плеск волн послышался сразу с двух сторон, я окончательно убедился, где встречу завтрашний… или нет, уже сегодняшний рассвет. А также неведомо сколько последующих рассветов и закатов. Да и то, если повезет угодить в камеру с окном, а не в подвальный каземат, где меня лишат даже такой сомнительной радости.

Прежде я никогда не сидел в тюрьмах. Но даже не сообрази я заранее, куда еду с мешком на голове, быстро догадался бы, где очутился. По одним лишь окружающим меня звукам.

Мы прибыли в Ведро глубокой ночью, но жизнь в нем не утихала. То здесь, то там лязгали запоры; скрежетали несмазанные дверные петли; бренчали цепи; гулко отражались от стен шаги охранников; слышались сонные вскрики, всхрапы, всхлипы и стоны заключенных; что-то с дребезжанием упало на пол; где-то от удара содрогнулась решетка; чей-то далекий, едва различимый голос тянул заунывную песню, а может, это был всего-навсего ветер, гулявший на верхних этажах тюрьмы… И когда меня наконец-то избавили от мешка, выяснилось, что это место мало чем отличается от того Ведра, какое нарисовала моя фантазия по одним лишь здешним звукам.

Тюрьма располагалась далеко от города, дабы в случае массового побега заключенных те не добежали бы до столицы, опередив тревожные вести об этом. Ведро следовало за водоналивной станцией всякий раз, когда она переезжала с места на место, и также являлось разборной постройкой. Целиком склепанное из иностали, оно имело форму кольца с просторным внутренним двором, где узникам выдавалась пища и где они ежедневно прогуливались. И где их также порой вешали либо за нарушение порядка, либо по судебному приговору, который, согласно традиции этих краев, мог был вынесен и без присутствия подсудимого в городском суде.

Весь первый ярус Ведра занимали служебные помещения и казармы охраны. Три следующих – обычные камеры, рассчитанные на четырех человек каждая. И на последнем – пятом – находился карцер и изоляторы для важных узников. В один из таких изоляторов, как следовало догадываться, и был помещен минувшим вечером дон Балтазар. На крыше кольцеобразного сооружения также были оборудованы наблюдательные посты и площадки для стрелков. Оттуда охранники следили одновременно и за подступами к тюрьме, и за тем, что творится во дворе. Короче говоря, заведение, куда меня доставили следом за моим покровителем, было самым отвратительным местом из всех, в каких мне только доводилось когда-либо побывать.

Я сказал «меня», а не «нас с Дарио», поскольку, когда меня избавили от мешка и кляпа, моего товарища рядом не обнаружилось. В ответ на вопрос, куда его отправили, охранники влепили мне затрещину и велели заткнуться. Спорить было бессмысленно и вредно для здоровья, и я повиновался, хотя судьба Тамбурини тревожила меня не на шутку.

«Ладно, – рассудил я, топая под конвоем, – утро вечера мудренее. Если это еще не конец, завтра все выяснится. Если же конец и завтра меня повесят, то оно и к лучшему, что я ничего не узнаю про Дарио. Возможно, Владычица забрала его к себе, чтобы подвергнуть чудовищным пыткам, так что еще неизвестно, кому из нас повезло больше… Главное, не падать духом и надеяться на лучшее. Только на лучшее… Только на лучшее…»

Тот ничтожный оптимизм, какой я вроде бы себе внушил, вмиг выветрился из меня, едва мы поднялись по лестнице на предпоследний ярус. Именно сюда я был препровожден после обыска, в ходе которого меня лишили всех недозволенных в Ведре вещей. Педантичные охранники даже срезали с моей одежды иностальные пуговицы, оторвали карманы, а вместо кожаных ремня и шнурков выдали тонкий тряпичный пояс и лоскутки. Такие, какими я не мог бы никого задушить или удавиться сам. А подобное желание у меня возникло сразу, как только я зашагал по коридору между рядами камер.

Двери на них были решетчатыми, и мое появление не осталось незамеченным, даже несмотря на то, что тюрьма вроде бы давно спала. Да, спала, но далеко не вся. Вряд ли, конечно, меня здесь ждали. Но из многих камер сразу же раздались издевательские приветствия и шутки, а между прутьями решеток замаячили рожи одна другой отвратительнее. В тусклом свете фонаря их вытаращенные, безумные глаза и осклабленные щербатые рты казались уродливыми масками, какие жители западных городов Атлантики надевают на праздник Мертвых. Причем те маски в сравнении с рожами местных обитателей были куда дружелюбнее, даром что изображали сплошь черепа да лики покойников.

При мысли о том, что с минуты на минуту я окажусь среди подобных сокамерников, меня прошиб ледяной пот, ноги начали подгибаться, а волосы на голове зашевелились. Краем уха я слышал, что мне выделили место в восемьдесят шестой камере, и с замиранием сердца глядел на номера, мимо которых мы проходили: 78… 79… 80… 81… Хотелось как-то отсрочить приближение рокового момента, вот только как? Симулировать внезапный приступ аппендицита или эпилептический припадок? Ага, так мне и поверят! Тут же, не сходя с места, пропишут «лечебный массаж» – настучат по ребрам дубинками из иностальных трубок – легкими, но бьющими на совесть…