Роман Глушков - Кровавые берега

– Мерсхий Юх, – продолжал жаловаться Физз, отползая в сторону, дабы не путаться у меня под ногами. – Холотно! Нет солнсе, нет охота! Фисс ношью не сфетить, не рапотать! Херьмо!

Селадор Шлейхер – худосочный белобрысый тип примерно моего роста и неброской наружности – являлся ровесником Сандаварга, но уступал ему в проворстве и силе. Разговаривать нам было некогда. Едва табуит поднялся на палубу, им с Малабонитой как раз подвалила работенка. Та самая, ради которой я и вызвал сюда второго стрелка.

Ураганом пронесшись по двору, северяне и кабальеро разогнали во все стороны заключенных, чем невольно помогли их врагам – все еще сопротивляющимся остаткам охраны. Воспользовавшись новой неразберихой, те сумели-таки объединиться и отступили в гладиаторское обиталище, где заняли глухую оборону. После этого лишь наиболее одержимые бунтари продолжали бросаться грудью на щиты закрепившихся в казарменных дверях вертухаев. Прочие сидельцы, не обуреваемые жаждой мести, решили, что с них хватит и что пора отсюда линять. К этому их также подстегивал ведущийся с крыши обстрел. А поскольку единственный выход из Ведра был перегорожен бронекатом и сепиллой, многих рвущихся на волю узников осенила мысль взобраться к нам на палубу.

Мысль эта была вполне естественна для разгоряченных голов и в целом осуществима. Борта стоящего на месте истребителя были уже не такими неприступными. Цепляясь за шипы колес, узники могли сначала влезть на них. А потом самым ловким заключенным не составит труда вскарабкаться на защитную кровлю. Где их, само собой, никто не ждал, но они плевать на это хотели.

Я неплохо изучил нравы «зверей», чтобы понять: даже прояви мы к ним милосердие, вместо благодарности нас самих тут же обратят в рабов и заставят везти эту дикую ораву на север. Это в лучшем случае. Про худший и говорить не хочется. Если среди бунтарей найдется хоть один бывший перевозчик, мы вылетим за борт еще до того, как покинем этот мыс. Все, кроме Малабониты. Ей «зверье» разрешит остаться. Вот только не затем, чтобы она и дальше исполняла обязанности бортстрелка и впередсмотрящего, а для иных целей, уже не связанных с ее профессиональной деятельностью.

Не знаю, как насчет Шлейхера, но Долорес осознавала, почему ей вредно знакомиться с гостями. И без лишних напоминаний заняла место у «Эстанты» на правом краю мостика. Табуит встал у орудия, прикрывавшего левый борт, а обе эти баллестирады были единственными, что могли стрелять поверх кровли; прочие находились под ней и для такой задачи не годились. Не утруждая себя бесполезными угрозами, наши стрелки сначала выпустили парочку «предупредительных» болтов поверх голов облепивших колеса бунтарей. И когда это не сработало, сшибли нескольких из них прицельными выстрелами, едва те влезли на кровлю.

Смотреть на такое гостеприимство равнодушно было уже нельзя. При виде пронзенных навылет падающих тел «зверье» шарахнулось прочь. Но отбежало оно недалеко, ведь только рядом с «Гольфстримом» здесь еще оставались безопасные места. Мы не видели с мостика, но, кажется, самые неугомонные бунтари не оставили попыток взобраться на бронекат, только не по колесу, а по носовому тарану. Это было труднее и грозило окончиться для них с тем же успехом. Но пока снаряды не долетали до захватчиков, те, наивные, полагали, будто у них есть шанс проникнуть на истребитель.

Нас осыпали снизу бранью и камнями, отколотыми от бортика фонтана. Однако этот гвалт не мог заглушить отзвуки идущего в тюремном корпусе сражения. Торча в рубке, я слышал, как грохочут отражаемые братом Ярнскидом удары и как бабахает разбушевавшийся брат Ярнклот о стены и решетки камер. Потрепанным тюремщикам нечего было противопоставить альянсу профессиональных вояк Севера и Юга. Это было ясно по скорости, с какой шум битвы перемещался по лестницам и коридорам. Вертухаи отступали, порой не успевая запирать за собой решетчатые перегородки. Ритмичные удары тарана долетали до нас всего трижды, хотя таких преград на пути гвардейцев и северян имелось как минимум полдюжины. Каждый такой набат длился недолго и завершался лязгом, свидетельствующим о том, что еще одной решеткой в Ведре стало меньше.

Едва шум достиг пятого этажа, я увидел выбегающих на крышу к стрелкам окровавленных охранников. Их последний оплот обороны – люк, через который нас выводили на тренировку, – стал их последней надеждой на спасение. Перекрыть его и удержать захватчиков на ведущей к нему узкой лестнице было в принципе реально. Впрочем, если они получат команданте живым и здоровым, на том штурм и прекратится. Вот только чует мое сердце, никто не выдаст кабальеро ключи от камеры. А вышибить ручным тараном дверь камеры-одиночки нельзя, ведь эти двери и тюремные ворота – самые неприступные преграды в Ведре. Вторые, правда, нас больше не волновали, но для взлома первых такой способ уже не подходил.

Я не хотел, чтобы дон Балтазар использовал мою световую отмычку. Будь здесь безопасней и имейся у нас лишнее время, мы затащили бы в окошко пятого этажа трос и, привязав его к камерной двери, без усилий выдрали бы ее бронекатом. Но отстреливающаяся охрана и наверняка улетевший в Садалмалик почтовый голубь с тревожной вестью советовали нам поторапливаться. И команданте решил рискнуть, благо тучи в это утро ходили редкие, и солнце за ними почти не пряталось.

Нити метафламма не пронизывали иносталь, но они рвали и сминали ее своим напором. Звук, который она при этом издает, нельзя спутать ни с каким другим. Он заглушил собой грохот битвы, разлетевшись над Ведром не хуже удара колокола, и лишь потом до меня дошло: если команданте погиб, вряд ли я сумею доказать Анхелю и его compañeros, что это случилось не по моей вине…

К счастью, грянувший вскоре сверху победный хор голосов меня заметно утешил. Так кабальеро могли приветствовать лишь живого дона Риего-и-Ордаса, а не его труп. Северяне тут же присоединились к товарищам по альянсу, ибо не могли в такую минуту просто стоять и отмалчиваться. Наверняка это был первый случай, когда при встрече с команданте краснокожие головорезы разразились криками радости, а не злобы. Хотя чему тут опять же удивляться? Владычица поступила со своим лучшим солдатом недостойно, и уважающие дона как великого противника северяне волей-неволей прониклись к нему сочувствием. А тем более когда узнали, что он не намерен сдаваться без борьбы и совать голову в петлю, к которой его приговорили.

Я вновь окинул взором двор и крышу. Стрелки-вертухаи и беснующиеся у «Гольфстрима» заключенные могли помешать возвращению нашего отряда, особенно если там есть раненые. Поднимать их по стремянке не дело. Поэтому я отправил Малабониту и Шлейхера с арбалетами на палубу, под кровлю, а затем велел Сенатору дать малый вперед. Сепиллу при этом приподнял над землей, но не выключил. Раскрученная, она отгонит от нас бунтарей, когда я буду описывать круг по двору, чтобы подвести истребитель к дверям камерного корпуса и опустить трап.