Артем Мичурин - Песни мертвых соловьев

Что ж, еще один шажок к призрачной цели. Следующий – Петушки. Городок с веселым названием и совсем не веселой репутацией. Никогда прежде там не бывал, но наслышан. И слухи эти меня здорово тревожили. Меня – того, кто вырос в пристанище греха и мерзости, того, кто якшается с людоедами, работорговцами, мародерами и вероотступниками, того, кто отправил в ад сотню ублюдков, треть – еще при жизни. Но предстоящий визит в Петушки меня почти пугал.

Судя по размеру шрифта и кружочка на моей карте, до войны Петушки могли похвастать населением тысяч в двадцать. Из немногочисленных предприятий самым жизнеспособным оказался маслосырзавод, до последнего работавший на сырье, производимом местными фермами. По слухам, петушкинцы, как и все, медленно вымирая, прожили в своем городе еще три с лишним десятка лет, прежде чем… исчезнуть. Да, вымирание деревень, поселков и небольших городков – дело обычное, но так, чтобы в один день… До Владимира – ближайшего крупного соседа – от Петушков шестьдесят километров. Связь между ними поддерживалась постоянно, в том числе и радиосвязь. А тут вдруг – бац. Ни слуху ни духу. Потом якобы бродяги рассказывали, что видели на дороге и в лесу, недалеко от города, сотни свежих человеческих костей с обрывками одежды, россыпи гильз и странные зарубки на деревьях, в виде не то пятерни, не то восходящего солнца. Те смельчаки, что рискнули пойти дальше, уже ничего добавить не смогли, так как больше их никто не встречал. А еще через некоторое время по Владимиру и окрестностям поползли слухи о чудовищных тварях, обосновавшихся в Петушках. Вариантов, разумеется, было огромное множество – от полудиких кочевых племен с севера до лишенных рассудка и человеческого облика выродков, пришедших аж из радиоактивной пустыни, ранее известной как Европа. Напоминает сказку об обитателях арзамасского топливного хранилища. Масштаб другой, мотивы те же. Пустая страшилка? Может быть. Вот только вестей из Петушков за последние два десятка лет так и не пришло, как и смельчаков, туда отправлявшихся, – тоже.

За Лакинском дорога, ранее имевшая хоть чуть-чуть, но пользуемый вид, с каждым пройденным километром все больше превращалась в широкую лесную тропу. Через несколько часов пути уже ничто не напоминало об асфальтовом полотне трассы М7. Оно полностью заросло землей, а ту, в свою очередь, покрывала сохнущая трава с единственным различимым следом проехавшей недавно телеги.

Сосновые леса постепенно сменились лиственными, точнее – голыми, с редким вкраплением темных, едва не до черноты, елей, в окружении громадных лип, ясеней и дубов. Паутина ветвей здесь до того плотная, что даже без листвы дает тень не хуже, чем в сосновом бору. Молодняку не просто выжить в темном подлеске, он тонок и чахл, зато папоротник вовсю разросся, и теперь его сухие мертвые листья покрывали землю грязно-бурым ковром. Дважды я замечал кабаньи лежки, прямо возле дороги, а ближе к полудню в нос ударил запах падали. На обочине, уткнувшись рогами в гнилой пень, лежала туша лося. Вернее, обглоданный, в лохмотьях черного мяса скелет с источенными костями и задубевшей от крови шкурой, валяющийся на дороге, откуда лосиные останки и были перетащены моими подопечными, дабы освободить проезд. Судя по аромату, зверь умер четыре дня назад. Крупный, килограммов под триста – триста пятьдесят. Такого и волколаку завалить нелегко. Скорее всего, собаки поработали. Большая стая. Борозды от клыков на костях не особо глубокие, их почерк. Только вот… Два позвонка в шейном отделе раздроблены, и явно не зубами. Я пригляделся к земле вокруг темного пятна впитавшейся крови. Точно – следы здоровенных когтей, обрамляющих отпечаток широкой тяжелой лапы. Сам Хозяин леса изволил отобедать. Содрал шкуру с убоины, съел жир, ливер и, довольный жизнью, удалился переваривать, а шавкам достались объедки. Но это вовсе не означает, что медведь забыл дорогу сюда. Он вполне может вернуться, рассчитывая перемолоть крепкие лосиные кости, пришедшиеся не по зубам мелким тварям, и полакомиться мозгом.

Раньше медведей в здешних краях не водилось. Они появились тут совсем недавно. Должно быть, пришли с северо-востока, где зимы с каждым годом становятся все холоднее, а пищи все меньше. И, придя, обосновались как дома. Кабаны, олени, лоси, ягоды, грибы, муравьи, личинки – жратвы полно. Не отказываются косолапые и от домашней скотины, если припрет. Не брезгуют падалью. А поздней осенью они особенно прожорливы, запасают жир перед спячкой. И тут уж не до гастрономических предпочтений. Встретят человека – употребят за милую душу.

По рассказам охотников, медведь – зверь абсолютно непредсказуемый. Если лоси с оленями опускают рога, демонстрируя свои агрессивные намерения, а собачья братия прижимает уши, скалится и вздыбливает шерсть, то медведь может атаковать в любой момент, без предупреждения. Иногда, если не голоден, он встает на задние лапы и ревет, отпугивая незваного гостя, но чаще не утруждает себя вступлениями, а переходит сразу к делу. Неповоротливый с виду увалень, круглый, пушистый, похожий на сказочную добрую зверушку, – никак не вяжется со смертельной опасностью. Обманчивое впечатление. Не знаю, известна ли зверям жестокость, но если так, то медведь, без сомнения, один из самых жестоких хищников. Какова основная цель подавляющего большинства четвероногих убийц при охоте? Это область горла, там, где проходят яремная вена и сонная артерия – магистрали кровотока, несущие в мозг кислород с питательными веществами. Один точный укус, удержание, и вот жертва уже не дышит. Так делают все, но только не медведь. Он плевать хотел на то, мертва добыча или еще в сознании. Если она не представляет угрозы и не пытается убежать, значит, можно приступать к трапезе. Я не единожды слышал пересказ истории одного охотника, которому посчастливилось – что спорно – выжить после встречи с медведем. Тот ночью, ничуть не испугавшись горящего перед входом костра, вытащил незадачливого зверобоя из палатки и начал его жрать. Просто придавил лапой к земле и откусывал кусок за куском. Без суеты, без спешки, как будто всегда только орущими во всю глотку охотниками и ужинал. Мужику «повезло», медведь оказался не слишком голодный, съел левую половину лица, вместе со скулой, и руку, после чего бросил охрипшее от воплей «блюдо» и ушел. Охотник, кое-как остановив кровь, сумел добраться до города, где местный хирург отрезал ему обглоданную культю и натянул кожу на изуродованную физиономию. С тех пор охотников-одиночек, уходящих в леса на несколько дней, как бывало раньше, сильно поубавилось.

Припомнив эту историю, я невольно оглянулся – чем черт не шутит? – и, запрыгнув в седло, пустил заметно нервничающего Востока рысью.