Андрей Буровский - Ад закрыт. Все ушли на фронт

Едва Петя задремал, как Жаннета наклонилась, прикасаясь пальцами к Петиному лицу. Было странно: он же недавно почему-то решил, что Жаннеты нет и никогда больше не будет. А вот она, вот стоит, прикасается к нему, улыбается… Петя засмеялся во сне и сразу не мог понять, что происходит: Жаннета внезапно исчезла.

Он слышит какой-то другой голос? Да! Впервые за долгий срок он услышал голос мудрого восточного человека, Петра Алексеевича Бадмаева.

– Петя! Петя! Проснитесь! – звал Бадмаев, а Пете все казалось – ему снится. Но все же проснулся и обрадовался ему Петя, и сквозь гулкую утреннюю рань потянулся к почти бессмертному, необычайному существу.

– Ага! Пришли в себя?! Поднимайтесь. Ну и наделали же вы дел, дорогой мой!

– Да! Мы отстраняем диктатора! – протирая кулаками глаза, похвастался Петя.

– Это вы молодцы… Если бы вы еще подумали, что дальше будет, если вы просчитали, как вас учили… но, видимо, нельзя ждать слишком многого от молодежи.

– Разве непонятно, что будет дальше? – Петя пожал плечами. – Дальше победит одна из партий: или Гиммлер, или Мартин Борман.

– Вот именно. Петя, вы давно заглядывали в будущее?

Только теперь Петя до конца понял, что Бадмаев ему не снится. Ученый старик и правда стоял возле кровати, улыбался. Петя соскочил с кровати, обнял Бадмаева… что это?! Руки прошли сквозь старца, как сквозь туман.

– Не вздумайте опять испугаться меня, Петя. Просто не могу же я появиться тут сам по себе, живой и теплый. Это моя голограмма.

– Представляю, какое впечатление может оказать ваша голограмма на неподготовленного человека! – Петя невольно засмеялся.

– Может, кое на кого еще и надо будет оказывать именно такое впечатление, – туманно отозвался Бадмаев. – А вообще я появился только потому, что вы забыли о важном! Когда что-то изменяете, тут же надо что делать?! А?!

Уши у Пети полыхнули: увлекаясь реформаторством, он и правда забыл святое святых – постоянно смотреть, к каким вариантам будущего могут привести перемены. Он и сам не смотрел, и другим не показывал. Все, что происходило, держалось на доверии… и конечно же, держалось на общей нелюбви к Сладчайшему Фюреру.

– Я могу посмотреть… Но показать всем… Я не уверен, что меня все послушаются…

– И меня не послушаются… Здравствуйте, Петр Алексеевич, – донеся сонный голос Вальтера.

– Вальтер, присоединяйтесь… Вас генералы не послушаются? Да… А фон Берлихингена послушаются?

– Его – послушаются…

– Ну вот! Уверяю вас, он поддержит. Вот кого надо брать в Посвященные! Не могли бы вы позвать этого достойного человека?

Петя проглотил желание сказать: так и берите его в Посвященные! Торопливо натянув штаны, он побежал за фон Берлихингеном. Голограмма качалась в воздухе, черты лица странно искажались, но оставались узнаваемы. Господин Эрик не особенно удивился ни появлению Бадмаева, ни его странному облику. Не дрогнув лицом, выразил сожаление, что не может говорить ни по-русски, ни по-бурятски.

Петя пытался уйти.

– Нет-нет, Петр Алексеевич! От вас секретов нет и быть не может! Благоволите присутствовать. Если еще и Вальтер Клаусович наденет штаны, будет совершенно замечательно.

У Пети и Вальтера от общения живого Берлихингена с голограммой Бадмаева возникали слишком знакомые по Шамбале ощущения: во-первых, полной нереальности происходящего; во-вторых, того, что у этих людей – другой уровень понимания всего на свете.

Говоря коротко: все идеи Бадмаева фон Берлихинген самым пылким образом поддержал.

– А что, наш юный друг не обладает должным статусом в глазах местного сообщества…

– …то в этом он совершенно не виноват, – подхватил Петр Бадмаев.

– И в том, что произошло… – продолжил фон Берлихинген, – а вернее, начало происходить, тоже не виноват. Сообщество действовало только из своего понимания.

– Виноват юноша в том, что не отслеживал возможных последствий и не докладывал вам и мне, – отчеканил Бадмаев.

С этим фон Берлихинген согласился.

– А еще, Петер Алексеевич, было бы замечательно привлечь на свою сторону господина Канариса… В высшей степени разумный человек. Сейчас он уехал, но непременно будет вечером…

– Вечером – не поздно… Конечно же, надо поговорить с этим достойным человеком… И определиться с новым, причем решающим, совещанием.

С рассветом все помчалось бешеным конем. «Конем в яблоках из «Песни о нибелунгах», – усмехался фон Берлихинген.

Гансфукера забрали, но скоро выпустили: человеческое жертвоприношение по случаю Нового года признали важным древнегерманским обычаем. Использовалась разбитая бутылка? Да… применять ее было уместнее в портовых притонах, что и сказали Гансфукеру, но люди из Аненэрбе объяснили: необходимых для жертвоприношений каменных орудий еще пока не изготовили. «Друид» действовал верно, в соответствии со здоровым расовым инстинктом.

Выпущенный из тюрьмы Гансфукер вел себя с тех пор тихо, спокойно, и все как-то затаенно наблюдал за окружающими: словно кого-то высматривал.

Привратник Ганс бесследно исчез. Канарис уверял, что взял его в свою организацию и послал с важным заданием. Но послал там или не послал – этого наверняка никто не знал, а вот что Ганс исчез – это был уже неопровержимый факт. На его месте к вечеру появился совсем другой человек, и концы ночного происшествия – окончательно в воду.

И вообще Геринг объявил замок Грюненштейн священным местом: «оказывается», он стоял на месте древнегерманского святилища Грюненшатц. Вечером, когда примчался Канарис, с ним уже появилась охрана, на другое утро появились люди, тянущие кабель для передачи электричества и копающие дополнительные подземные хранилища. Эта возня и выставленная охрана оградили замок от всяких проявлений любопытства.

В один и тот же вечер произошли два события: Канарис общался с фон Бергдорфом и Бадмаевым, причем Канарис стоял по стойке «смирно» и говорил «да, экселенц», «нет, экселенц».

Второе событие состояло в том, что в подвале замка очень быстро, легко начали печатать листовки.

«А ты знаешь, почему Фюрер так мало рассказывает о своей родне по линии отца?» – спрашивалось в одной. «Еврей на германском троне» – рассказывалось в другой.

«Фелькишер беобахтер» буквально рвали из рук: она вышла со скандальной статьей о происхождении фюрера.

Тут же началась безобразная склока, в которой члены правящей партии махали красным знаменем, свастикой и рунами, обвиняли друг друга в болтливости, недостатке бдительности и сомнительном происхождении.

На протяжении каких-то суток пошла волна тайных встреч, намеков, прямых обещаний и бесед, причем никто никому не доверял; каждый все время подозревал всех в подрывных намерениях и в попытке его подсидеть. Создавались и распадались коалиции, партийные платформы и сговоры: буквально на несколько часов. У машины Розенберга внезапно отказали тормоза. На Гиммлера свалилась колонна в античном музее. Оба остались живы, но шуму не сделалось меньше.