Андрей Буровский - Ад закрыт. Все ушли на фронт

Вождь и учитель опять вставал, садился работать или читать. Он любил читать – и документы, и книги. Он всегда читал много, быстро, делая аккуратные пометки на полях. Он всегда был невероятно работоспособен. Вождь всегда работал по ночам, обычно ложился спать уже под утро. Ему хватало и трех-четырех часов сна. Он любил работать на «ближней даче», в Кунцево. Тут у Вождя была библиотека со многими любимыми томами…

Теперь не получалось сосредоточиться: он ведь почти перестал спать. Просидев с час над раскрытой книгой, Вождь ложился… И стоило ему закрыть глаза, как опять вставала сковородка, плыл жуткий крик, его толкали…

Раза два Вождю казалось, что в дыму, в летучих сизо-прозрачных струйках испарений, мелькает очкастая морда поганца Троцкого, лысый череп дурака Ленина. Видеть в этой сковороде скотину Троцкого только радовало Вождя, но получалось – он же обречен жариться в той же сковороде, в компании этих идиотов! Он их обыграл, победил, а вот теперь кто-то казнит их и его совершенно одним и тем же способом… Вождь был категорически против!

Не высыпаясь много ночей, Вождь и днем сделался невнимательным, рассеянным. Недосып накапливался, мешал работать уже по-настоящему. Однажды он задремал во время доклада… Хорошо, что почти сразу проснулся! Мгновенные взгляды во все стороны… ОНИ ЗАМЕТИЛИ!! Вождь убедился: они заметили! Если он будет дремать или спать, ОНИ решат, что Вождь постарел, ослабел… Это недопустимо!

Вождь понимал – как только они… как только эти стоящие вокруг, побежденные, жалкие людишки, поймут, что с ним что-то не так, они сразу перестанут быть жалкими и побежденными. Они свергнут его, уничтожат, никогда больше ему не стоять во главе… Даже если не убьют, если просто выгонят, как он сам выгнал Троцкого, Вождь сразу превратится в самый полный нуль.

С этими дурацкими снами он начал давать слабину!

И ведь не расскажешь никому… врачам он жаловался на расстройство сна, на бессонницу; врачи советовали меньше работать, исправно кормили снотворным. Что они понимают! Вождю не нужно было снотворное, он и днем двигался, как сомнамбула; под утро же, в привычное время, Вождь засыпал мгновенно, как только голова прикасалась к подушке.

И тут же опять перед ним появлялась сковородка… сон измученного Вождя на этот раз длился дольше обычного, Вождь успел оглянуться и видел, что толкает его черная мохнатая рука с острыми, как коготки, ногтями. Руку он видел очень четко, а все остальное рассмотреть не успел.

Он проснулся с бухающим сердцем, выспался еще хуже. Теперь вроде мерещилось еще мохнатое лицо, какие-то круглые глаза без век, с вертикальным кошачьим зрачком; сильнейший толчок, и Вождь с криком летел туда, где Троцкий уже покрывался золотисто-коричневым слоем свежеподжаренной кожи.

И опять, в который раз, Вождь просыпался весь в поту. Он лежал невыспавшийся, злой, все сильнее изможденный и напуганный. Не в их дурацком снотворном дело, он просто боялся засыпать!

А потом становилось еще хуже: пока он лежал вот так, без сна, или бродил по даче, как лунатик, к нему приходили те, кого он когда-либо убил. Они не снились, а наяву являлись в полутьме, складывались сами собой из каких-то невидимых частичек. Приходили те, кого он убил еще на Кавказе, когда брал банки. Просто возникали из воздуха, странно качались перед Вождем, пропадали.

Или они появлялись из стены, проходили перед ним, исчезали в другой стене. Выходили, например, из стены люди в зэковских бушлатах; шли, толкая перед собой тачки, мучительно кашляли, стонали. Целыми семьями шли, спотыкаясь, люди-скелеты в крестьянской одежде. Матери, больше всего похожие на мумии, с лицами непогребенных покойников, тащили с собой детей-скелетиков, в воздухе замирал мучительный многоголосый стон.

Уходя от кошмара, Вождь начинал тревожно дремать… не мог же он совсем не спать, черт побери! И опять наплывала сковорода, кипело, скворчало сизое страшное масло…

Все чаще в голову лезло, что надо было идти в священники… В его годы лучше бы сразу в монахи… Официально – пятьдесят девять лет. На самом деле – на четыре года больше: родители записали его родившимся позже, вместо умершего брата, чтобы Вождь числился родившимся в законном церковном браке. Вот и уйти… Благостный звон колоколов, молитвы, покой. И – отмолить совершенное. Чтобы исчез этот образ сковороды, так не случайно посылаемый ему. Что-то он устал… Недосып и стресс только показывали, до какой степени он устал.

Только ведь как уйдешь? Сразу убьют… Появлялась мысль: а надо восстановить патриаршество. Восстановить и самому стать патриархом. Но ведь в патриархи – не отдых. И – поможет ли, если в патриархи? Надо самому молиться, надо отмолить содеянное… Хотя бы так, чтоб отодвинулась сковорода. Вождь молился, вспоминал слова хотя бы самых простых молитв. Но засыпал, и все повторялось опять.

В этот день Вождь должен был принять делегацию дружественной страны. Он знал, что к идеологии этого государства расположены его военачальники и управленцы, порой самые близкие к нему люди. Особенно военачальники. Не в одной идеологии дело… Военные боятся Германии и восхищаются ею. Они хотят сближения с Германией, хотят вместе с нею делить мир.

Что ж до идеологии… Вождь знал, кто стоит за Лениным и Троцким. Кому – трескучие фразы про мировую революцию и диктатуру пролетариата, а кому – знание, чьих людей он сумел победить. Знание это было нелегким, не прямым. Знание получалось жесткое, как кавалерийское седло, тяжелое, как снаряд крупнокалиберного орудия. Но это – знание, а не кухонные побасенки.

Вождь знал, кто стоит и за нацистами. Он сочувствовал попыткам немецких военных сбросить второго всадника с лошади. Сам он вроде сбросил… или почти сбросил этого всадника. Но не Гитлеру его сбросить… не Гитлеру. Слаб Гитлер, слаб и болтлив, почти как Троцкий.

Пусть Гитлер скорее начинает войну… Даст Бог, пускай влезет поглубже в Испанию, пусть начнет возвращать германские земли на Востоке… Пусть будет Большая война. Пусть ее начнет Гитлер – слабый болтун, нелепый трус. Война разнесет Европу вдребезги, и тогда придет он… Придет и приберет ее к рукам. Ему будут служить германские генералы, лучшие в мире военные. С ними вместе он сделает то, что хотел очень давно: он до конца удавит Приорат. Удавит, сделавшись единственным владыкой всего Мира.

Сталин перевел взгляд на замершего полусогнутым, готовым кинуться с любой услугой Сашку Поскребышева: бессменного доверенного холуя. Стоит, сверкает потной лысиной: во френчике, подражающем одежде Вождя, с вечным подобострастием во взгляде. От мыслей про политику, про свое величие взгляд у Вождя делался другой, более добрый. Вот и Сашка не присел на полусогнутых от его желтого, рысьего взгляда; он только придвинулся поближе и тихо, паскудно засопел.