Артем Мичурин - Еда и патроны

Дальнейшая моя аргументация по поводу нашего транспорта, касающаяся его крайней убогости, безоружности и внешнего вида далёкого от воинственности, так же не возымела эффекта, и последний отрезок пути мы тащились со скоростью безногого калеки.

На воротах, как обычно, пришлось сдать весь арсенал. Меня всегда удивляла эта странность — Святые, так трепетно относящиеся к своим стволам, почему-то ни в грош не ставили чужие убеждения схожего характера.

Оставаясь верным себе, я в очередной раз прочитал вратарям лекцию о том, что мой нож крайне недоволен вынужденной разлукой с хозяином, а все забранные им души в один голос протестуют против такого поведения. И в очередной раз остался неуслышан.

Фома ждал в своём кабинете, который, нужно сказать, тоже заметно преобразился. Во-первых, комнатка Пантелеймона показалась новому настоятелю чересчур тесной, и была объединена с двумя соседними. Во-вторых, от прежнего аскетизма не осталось и следа: вместо простенькой мебели — дорогущий гарнитур из явно не местных пород, вместо скромных иконок — здоровенные доски в золотых окладах с камнями, голые когда-то стены завешаны гобеленами и раритетным оружием на крюках художественной ковки. Да и сам настоятель теперь был далёк от образа сухого отринувшего все излишества старца.

— Ну, здорово, пропащая душа, — не вставая из кресла, пробасил громадный мужик, килограмм под сто сорок, с мясистой румяной мордой, и погладил бороду, сверкнув нехеровых размеров перстнем.

От прежнего Фомы, что когда-то увивался за смазливой Варей, остались, разве что, глаза — всё такие же синие и наглые, только смотрят теперь куда увереннее.

— И тебе не хворать, — ответил я взаимной любезностью.

— Как сам?

— Жив. Давай сразу к делу. Зачем видеть хотел?

— Хе-хе, — Фома криво усмехнулся и поправил массивный крест на груди. — Вот что мне в тебе нравится, Кол, так это подход. Ну, к делу так к делу. Присаживайся, — он указал на стул справа от себя, и разложил передо мной лист бумаги с карандашным портретом. — Знаешь его?

С помятого листа смотрел мужик средних лет, славянской наружности, коротко стрижен, широкие скулы, волевой подбородок, уши прижаты, глаза чуть прищурены, слева над верхней губой шрам.

— Впервые вижу.

— Тогда возьми и запомни как следует. Это Алексей Ткачёв. Наёмник. Среди своих известен как Лёха Ткач. Русский, тридцать один год, метр восемьдесят семь.

— Он — цель?

— Нет. Не совсем.

— Что значит «не совсем»? Мне убить его наполовину?

— Экий ты кровожадный. Сразу убивать не нужно. Наоборот — твоя задача сделать так, чтобы он добрался в означенное место целым и невредимым.

— Ещё раз, пожалуйста. Я не ослышался?

— Не ослышался. Присмотришь за этим гавриком, всего и делов-то.

От столь противоестественного предложения меня даже пробило на нервный смешок.

— Стоп-стоп. Фома, мы уже давно знакомы, и ты не хуже меня знаешь, что охрана — не мой профиль. Да и что за нужда? Пошли своих ребят. Уверен, они прекрасно справятся.

Фома вздохнул и задумчиво погладил окладистую бороду.

— Я бы так и сделал но — видишь ли, в чём заковырка — Ткач не должен знать о прикрытии. Он будет со своими людьми. Это пять человек, пользующихся особым доверием — костяк его отряда. Желательно чтобы они тоже не испустили дух раньше времени.

— А остальные?

— Что остальные?

— Ты сказал — «костяк». Впервые слышу, чтобы капитан добровольно разделял отряд. Разбегутся же, как тараканы, и месяца не пройдёт. Если этот Ткач надеется вернуть людей под своё крыло, он, либо невъебенно авторитетен, но тогда я бы о нём слышал, либо невъебенно туп, что более походит на правду. Из своего опыта, глядя со стороны, могу заключить только один вывод — охрана тупых клиентов — дело гиблое.

— Э нет, — усмехнулся настоятель. — Он совсем не туп. И отрядом жертвует осознано. Стало быть, цель того стоит.

— Что за цель?

— А вот это и предстоит выяснить, — Фома хитро ощерился, сверкая глазами, как прожженная шлюха. — Ну, заинтересовал?

— Не особо.

— Ах да, прости. Ты ждёшь, когда я перейду к цифрам. Сорок золотых.

— Каковы условия оплаты?

— Да самые что ни на есть простые: скрытно сопровождаешь Ткача с его людьми до места, выясняешь цель рейда, как только она обнаружена — всех кладёшь, если цель подъёмная — тащишь сюда, если неподъёмная — запоминаешь место и дуешь назад, мы высылаем парней и, если слова твои подтверждаются, получаешь расчёт.

— Не пойдёт. Слишком много «если». Мне совсем не улыбается тратить уйму времени и рисковать башкой, полагаясь на чужое везение. Так что извини, я пас.

Фома протяжно вздохнул и покачал головой с такой выразительностью, будто весь мир только что перевернулся на его глазах, устои рухнули, святыни попраны, вера в человечество утрачена.

— Кол, Кол… Не хотелось мне этого вспоминать. Мы ведь старые друзья, но…

Снова здорово. Каждый раз, когда дело принимало не устраивающий Фому оборот, он вытаскивал на свет божий эту историю. Случилась она почти два года назад. Мы с Никанором — одним из немногих вменяемых братьев — душевно отдыхали в навашинском кабаке. Даже не вспомню уже, что за повод был. Вроде рабов удачно спихнули. Разумеется, приняли на грудь как следует. И в процессе отдыха повздорили с какими-то уродами из Навмаша. Повздорили крепко, так что дело закончилось стрельбой и спешным отбытием восвояси. Хорошо — машина близко стояла. Прыгнули и по газам. Со всем этим переполохом даже не заметил, что у товарища в пузе дыра. Да он и сам здорово удивился. Полпути удивлялся, пока дух не испустил. А потом оказалось, что пуля у Никанора в брюхе не чья-нибудь, а моя. Как назло таскал тогда «Гюрзу» с СП-10. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

— Фома, не начинай. За тот случай я уже сполна рассчитался.

— А я так не думаю. Но буду думать, если согласишься. Ну? Последний разок, и лично гарантирую тебе полное отпущение грехов. Что скажешь?

— Чёрт с тобой. Куда идти нужно?

— Да тут недалеко. В Москву.

Москва. Что я знал о ней? Бывшая столица бывшей страны, гигантский мёртвый город, до отвала накормленный мегатоннами немирного атома. Бетонное кладбище пятнадцати миллионов. Так о ней говорили. Всегда с чужих слов. Я не встречал никого, кто видел бы Москву своими глазами. Не встречал даже тех, кто врал бы об этом. Шесть букв, произносимые в полголоса, словно на похоронах. Даже махина Нижнего Новгорода под боком, не вызывала такого благоговейного ужаса. О Нижнем я слышал множество баек — жутковатых, мрачных. В детстве мы пересказывали их друг другу, смакуя леденящие подробности, но заканчивалось всё обычно ржачем и взаимными подъёбками. О Москве же разговоры были крайне редки и коротки, будто само упоминание о ней сулило беду.