Артем Мичурин - Ренегат

– Неужели еще хуже может быть?

– Может, оказывается. Здесь ведь к нам отношение какое?

– Скотское, – без раздумий ответил Стас.

– Верно. Мы скотина рабочая. Но нас, как скотину, все ж таки берегут, без надобности не расходуют. Рачительно, одним словом, к имуществу относятся. Издевательств всяких не практикуют. А для коренных зверства – норма. Они развлекаются так. Выберут, скажем, пяток рабов порезвее и охоту устраивают. Дают времени отбежать минут десять, а потом садятся на лошадей, биты берут, пруты стальные, и пошла потеха. А то еще бои промеж рабов затевать любят, или с собаками. Но хуже всего с этим дела у Рваных Ран обстоят. Там народ, говорят, вообще отмороженный. Фанатики полоумные. Рабы у них не задерживаются почти. Либо сразу сожрут, либо в жертву принесут, а потом сожрут.

– В жертву?

– Ну.

– А религия как же? Она ж вроде общая для всех?

– Общая, да не совсем. Был у Рваных некто Антип, пастырем себя величал, но вере новой не противился и со Святыми отношений не портил. Те на него тоже зла не держали – ну, пастырь и пастырь, да и хрен бы с ним, главное – чтоб друг дружку не резали. Тогда голод еще в полную силу лютовал, человечину хавали и в будни, и в праздники. Не росло ничего, даже трава сорная, и та вся погорела. Земля иссохла, что аж трещинами шла. Так Антип этот, не знаю уж с какого хера, предложил жертвы земле приносить. Дескать, все эти напасти с засухой и дождями кислотными за грехи им посланы, будто бы прогневили люди Землю-матушку жадностью своей безбожной, и что теперь хорошо б должок-то вернуть.

– Кровью? – уточнил Стас.

– Ну не говном же. Так вот… – Захар набрал воздуха для продолжения разговора, но перетруженные легкие опять саботировали процесс, заявив о себе выворачивающим душу кашлем, – вот тогда и начали они жертвы приносить, – продолжил старик спустя минуту. – Вешают человека за ноги, ждут немного, пока кровь к голове вся подступит, и разбивают черепушку булавой. Землицу поят. А имя свое получили за ритуал крещения. Им, видно, пленных в глину сцеживать мало показалось, так они и себе кровопускание делают. Берут крюк специальный и на теле у себя мясо рвут, кто где, обычно на груди и спине, но иные, бывает, и рожу порвать умудряются. Раны такие очень долго кровоточат и заживают медленно, потом шрамы жуткие остаются. Чем больше шрамов – тем почетнее. Засуха со временем отступила, а эти маньяки от ритуалов своих так и не отказались. На полном серьезе думают, что это они напасть отогнали, землю умилостивили, а если ритуалы прекратить, то засуха вернется. А жертвоприношения с тех пор, говорят, еще страшнее сделались. Вроде как соорудили эти отморозки пресс жертвенный и давят им рабов не реже раза в неделю. Ублюдки полоумные. Так-что ты радуйся, повезло тебе с хозяевами.

– Да уж, – усмехнулся Стас, – как у Христа за пазухой.

В это время с улицы послышался неразборчивый гомон, звон цепей.

– О, – Захар убрал поднесенную к уху ладонь, – идут работнички, ужин скоро.

Дверь с лязгом отворилась и впустила немного свежего ветерка. Но счастье было кратким. Буквально тут же весь пригодный для дыхания воздух растворился в волне смрада, предваряющей появление недостающих обитателей барака. Обитателей весьма многочисленных. Их лишенные четких контуров, замотанные в лохмотья фигуры нестройными рядами просачивались внутрь, текли по проходу и заполняли собой клетки. Почти однородная землисто-серая масса, будто грязевой поток, неотвратимо надвигалась, звеня кандалами. Вонь, многократно усилившаяся, стала почти осязаемой. Казалось, еще немного, и она начнет оседать едким конденсатом, прожигая кожу гнойными смердящими язвами. Все было наполнено ею. Ноздри щипало, глаза слезились. Стас поднялся со своего импровизированного стула, отошел к стене, будто это могло помочь, и прикрыл нос ладонью. Обижать местных постояльцев, конечно, не хотелось, но и соблюдать приличия уже не было никакой возможности.

Благоухающая толпа меж тем завершила обманчиво нескончаемое копошение и, расфасовавшись по клеткам, заняла сидячие-лежачие позиции. Следом вошли двое бородачей с автоматами наготове, пошурудили ключами в замках, приводя в движение неподатливые скрежещущие механизмы, и молча удалились.

Стас проводил их взглядом, а когда посмотрел на клетки, обнаружил, что нежданно превратился в объект всеобщего внимания. Не меньше полутора сотен пар глаз были обращены в его сторону. Раньше Стасу не приходилось единолично купаться в лучах столь масштабной популярности, и от этого на душе сделалось до такой степени неуютно, что он даже почувствовал себя виноватым перед всеми этими людьми, которые, судя по озадаченному выражению немытых лиц, чего-то от него ждали.

– Здравствуйте, – решил наконец он нарушить молчание. – Меня зовут Станислав. Я у вас тут, – он запнулся и почесал подбородок, ища достойное завершение фразы, – поживу немного.

Предательский нервный смешок сорвался с губ вслед за «немного». Стас вдруг чрезвычайно отчетливо представил себе, как, должно быть, глупо все это выглядит со стороны и, не в силах больше сдержать хохота, повис на прутьях решетки. Так продолжалось секунд десять.

– Нет, этот не жилец, – со знанием дела констатировал из глубины человечьего стада грустный задумчивый голос, обладатель которого, видимо, записал новичка в умалишенные.

От этого диагноза Стаса пробрало еще сильнее, и он вынужден был присесть, дабы не надорвать живот спазмами полуистерического смеха.

Такое неадекватное поведение склонило на сторону вынесшего диагноз «мудреца» еще несколько человек. Из разделенной решетками толпы стали доноситься сочувственные охи-ахи, снисходительное «бедолага», осуждающе-покровительственное «баба сопливая, подбери нюни» и, наконец, плотоядно-расчетливое «драпанет, как пить дать».

– Ну все! Прекратить пиздеж! – неожиданно рявкнул Стас, выведенный из состояния абсурдной веселости последней репликой. Народ, стоявший возле ближней решетки, вздрогнул и отпрянул, рефлекторно пригнувшись. – Умники, бля. Если и драпану, то уж вам с меня хер чего перепадет. – Он замолчал, поднял ведро, отнес его в дальний угол камеры, поставил кверху дном и сел, привалившись спиною к стене.

Ненадолго в бараке воцарилась почти абсолютная тишина, нарушенная спустя несколько мгновений вопросом:

– Захар, Димку, что ли, поймали?

Тот ничего не ответил, но, судя по нарастающему и расходящемуся кругами гулу, кивнул. В толпе тут же начались перешептывания. Кто-то оперативно переключил фонтан деланой жалости с новичка, оказавшегося злобным придурком, на безвинно убиенного и всеми нежно любимого Димку-чувашина. Кто-то взялся строить гипотезы о возможных причинах неудачи бедного парня, старательно заглушая бессмысленным трындением урчание желудка. А иные, наиболее честные, не скрывая радости, щерились и глотали обильно выделявшуюся слюну.